Читать «Общество знания: Переход к инновационному развитию России» онлайн - страница 149

Например, в элите реформаторов было (и остается!) мнение, что советская экономическая и политическая система уже потому была абсурдна, что в СССР имелось избыточное количество вооружения. 60 тысяч танков, сами понимаете… Попытки узнать, как из этого параметра (60 000 танков) выводится оценка латентной величины «качество советской системы», всегда отвергались сходу. А ведь даже на первый взгляд видно, что если этот параметр и является индикатором чего-то, то связь эта очень непростая, ее еще надо найти. 60 тысяч танков в СССР — это по одному танку на 5 тыс. человек или на 400 кв. км. Много это или мало? Чтобы высказать рациональное суждение, требуются дополнительные данные и логические умозаключения. Но само требование сделать такое умозаключение отвергалось начисто, как и объяснения военных. Это признак деградации рациональности.

Другим важным тезисом было утверждение о неэффективности советской науки. Как довод использовались два параметра — число Нобелевских премий и средняя частота цитирования работ советских ученых в западных журналах. Эти доводы были прямо использованы в политической практике, когда с 1992 г. приступили к ликвидации отечественного научного потенциала. На деле оба названные параметра не могут служить показателем полезности советской науки.

Нобелевская премия дается, условно говоря, за работы, «блестящие во всех отношениях». Такую премию получают ученые, лидирующие в научном направлении, их работы являются вершиной айсберга усилий большой международной бригады. Большинство советских ученых не имело ресурсов — ни материальных, ни временных, — чтобы становиться лидерами международных бригад (хотя и такое бывало как исключение). Они делали «просто блестящие» работы. Решив проблему, они не доводили ее до блеска «во всех отношениях», а шли дальше.

Советская наука, отставая от западной в оснащенности материальными ресурсами на два порядка, обязана была обеспечить минимально необходимым «количеством» научного знания отечественное хозяйство, социальную сферу и оборону. Фактически, она должна была обеспечить на критических направлениях паритет с Западом. Ориентироваться при этом на получение Нобелевских премий, отшлифовывая результаты до стандартов этих премий, было бы постыдным приспособленчеством. Измерять реальную ценность отечественной науки этими премиями — значит в лучшем случае обнаружить прискорбное непонимание социальных функций нашей науки и ее отличия в этом отношении от западной.

Еще больше противоречит знанию о социодинамике культуры использование в качестве показателя ценности науки сравнительно нового параметра — цитируемости публикаций. Никаким показателем эта «измеряемая» величина быть не может, и ее наукообразность и правдоподобность никак не могут извинить верхоглядства тех, кто пытается сделать из этих измерений какие-то многозначительные выводы.

Прежде всего, сравнение цитируемости советских и американских авторов не имело смысла из-за того, что американцы русского языка не знают — как же они могли цитировать работы на этом языке. А «Указатель научных ссылок» — американское издание «Science Citation Index» — охватывал очень мало незападных журналов и на 90 % отражал «цитируемость работ западными учеными». Но это даже не главное.