Читать «Готическое общество: морфология кошмара» онлайн - страница 59

Дина Рафаиловна Хапаева

Бегство от нелепости, когда рушатся причинно-следственные связи, до неузнаваемости искажая действительность. Например, у человека пропадает нос, и ему в поисках этого носа приходится то толкаться в кошмарных присутствиях, то встречаться с ним, выряженным в платье статского советника, а чуть зазевался — его уже и след простыл. Или вдруг очень хорошо знакомый нос обнаруживается в горячем хлебе, и никуда от него не деться, никуда его не спрятать и не выбросить, и только померещилось спасительное решение — бросить его с моста в Неву, как тут же за руку хватает квартальный. «Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего не известно».

«Нос» — это эксперимент с кошмаром. Попытка на письме передать, что чувствует человек, переживающий кошмар, а не содержание кошмара: «он заснул, и ему приснилось то-то и то-то». Это — эксперимент с границами реальности и с возможностями художественного слова воздействовать на читателя, который Гоголь предпринимает вслед за предромантиками, авторами готических романов. Ибо кошмар длится до тех пор, пока мы не просыпаемся, — только пробуждение ставит вопрос о реальности кошмара. До этого момента он переживается как реальность самая настоящая. Вот об этой границе и повествует «Нос»: пока я вас не разбужу уважаемый читатель, вы не будете понимать, что вы читаете фантасмагорию, пародию или кошмар. В «Носе» кошмар снится сначала одному, затем двоим, затем он снится всему Петербургу. Кошмар Гоголя обладает странной способностью передаваться из сознания в сознание, становиться массовым, а потом «схлопывается»... как кротовая нора. Кошмар может воплотиться наяву — предупреждает нас автор, ибо грань между реальностью и кошмаром непрочна и зыбка, сколь бы он ни был нелеп и комичен.

Но «Нос», как видим, это весьма односторонний эксперимент с кошмаром. Продолжая эту тему, начатую в «Мельмоте-Скитальце» Ч. Метьюрина, Гоголь ограничивается соотношением реальности и кошмара и оставляет в стороне собственное время кошмара. Вполне возможно, что причиной тому стала ирония по отношению к выходящему из моды и готическому роману, и романтизму.

Бессмысленное бегство, постоянно наталкивающееся на новое препятствие — таково обычно содержание кошмара. Переживая кошмар, мы стремимся восстановить распавшуюся причинность и естественный ход событий, вернуться к состоянию вещей, каким оно было до кошмара. Это знание об утраченном времени всегда присутствует в кошмаре и создает его фон.

Кошмар — это попытка спящего сознания вернуться в прежнее, «нормальное», состояние, вернуться во время до катастрофы. Кошмар более всего страшен неспособностью соединить разорванное время, тщетой попыток воссоздать его естественное течение, восстановить естественный ход вещей. Может быть, кошмар — это катастрофическое нарушение собственной темпоральности сознания, разрыв в субъективном восприятии времени? Метание в кругах кошмара, возможно, и есть переживание разрыва в потоке сознания, в горизонте темпоральности которого одновременно даны прошлое, настоящее и будущее и где единство времени обуславливает индивидуальность субъекта.