Читать «Готическое общество: морфология кошмара» онлайн - страница 57

Родоначальником идеи коллективной памяти был ученик Эмиля Дюркгейма Морис Альбвакс. Идея коллективной социальной памяти Альбвакса есть последовательное развитие идеи социальной природы сознания Дюркгейма. И хотя «социальная память» может означать память общества в самом широком — дюркгеймианском — смысле этого слова, в творчестве Альбвакса это понятие неразрывно связано с социальными группами. Социальная память рассматривается как коллективная память, формирующаяся на основе опыта отдельных социальных групп и в рамках этих групп передающаяся. В этом, втором, смысле понятие не кажется приложимым — разве что метафорически — к изучению памяти о войне и о советском прошлом в целом. И дело не только в том, что сегодня у нас нет твердого ответа на вопрос, как структурируется общество и насколько «реально» то, что мы называем «социальными группами». Представление о социальных кадрах памяти предполагает наличие стабильной социальной структуры, во всяком случае стабильной настолько, чтобы не все социальные группы одновременно утрачивали одни качества и приобретали новые. Нельзя забывать, что ротация социальных групп — сознательная политика большевиков — длилась более 40 лет, на протяжении которых общество находилось в состоянии перманентной социальной революции. Этот процесс завершился полным разрушением социальной структуры русского дореволюционного общества. Новые «социальные группы», такие, например, как «советская интеллигенция», конструировались на основе официальной версии советской истории, поскольку у ее представителей — выходцев из разных социальных слоев — не было никакой другой разделенной традиции. Можно ли говорить о наличии «коллективной памяти» у этой «социальной группы», такой памяти, которая бы сильно отличалась от официальной советской истории?

Кадр «коллективной памяти» никак не исчерпывает размышлений о советском прошлом. Если бы существовала только «коллективная память социальных групп», то память о ГУЛАГе не имела бы никаких шансов дожить до наших дней и властно влиять на судьбы потомков. Ибо в советском обществе не существовало и не могло существовать сообщества, группы, которая открыто несла бы ее в себе. Что совершенно не значит, что память — как о советском терроре, так и о войне — не является разделенным опытом общества. Но для того, чтобы быть массовой, память не должна быть ни «коллективной», ни «социальной».

Идея «коллективного» или «социального» характера памяти означала решение вопроса о ее формировании и о механизмах ее передачи. С точки зрения Альбвакса, память передается коллективом своим членам и поэтому зависит преимущественно от социальной сферы. Но память, несущая в себе опыт, пережитый миллионами, может передаваться сугубо индивидуально и оставаться при этом массовой — то есть формирующей для общества в целом. Убежищем этой памяти, выброшенной за пределы и социальной структуры, и официальной истории, часто скрытой даже от членов семьи, была индивидуальная память. Она передавалась — и продолжает передаваться — как личное, неосмысленное, неотрефлектированное, не полностью и не до конца пережитое эмоциональное послание, идущее к нам из прошлого, послание, которое получают и будут продолжать получать миллионы россиян. Это память о злодеяниях, соучастии в преступлениях, страданиях и страхе. Тайная память, которую скрывает от себя каждый, но с последствиями которой приходится иметь дело в масштабах всего общества. Это вытесненная индивидуальная личная память миллионов, исподволь деформирующая и уродующая российское настоящее.