Читать «Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина» онлайн - страница 99

Владимир Набоков

In desert blush'd a rose; its bloom, So sweetly bright, to desert smiled; Thus are by thee my heavy gloom And broken heart from pain e'er wiled. Let, О let Heaven smile on thee Still more beloved, and still more smiling. Be ever bless'd — but ever be The angel all my work beguiling. <Как средь пустыни розы цвет Отрадно блещет и пленяет, Так твой мне дружеский привет В разбитом сердце мир вселяет. Пусть всё даруется тебе: Любовь, краса, благословенье, — За то, что ты в моей судьбе Прошла как ангел утешенья.

Пер. И. Козлова>.

В очаровательном фрагменте о Венеции в «Литературных диковинках» Исаак Д'Израели (я цитирую по 4-му изданию, Лондон, 1798; между прочим, парижское издание 1835 г. имелось в библиотеке Пушкина) ссылается на слова из автобиографии итальянского драматурга Карло Гольдони (1707–93) о гондольере, который отвозил его в Венецию: он поворачивал нос своей гондолы к городу, все время распевая двадцать шестую строфу XVI песни «Иерусалима» («Fine affin posto al vagheggiar…» — «Наконец ее платье надето…»). Д'Израели продолжает (II, 144–47): «Всегда бывают двое распевающих строфы [Тассо] поочередно. Мы знаем эту мелодию, в конечном счете, благодаря Руссо, в чьих песнях она запечатлелась… Я вошел в гондолу при лунном свете; один певец расположился впереди и другой на корме… их пение было резким и пронзительным… [но на большом расстоянии, на каком происходит вокальное представление] невыразимо чарующим, ибо оно достигает своей цели только из-за ощущения отдаленности [как Пушкин и услышал его — из гондолы Пишо, сквозь пустыню свободы]».

Музыка лиры Альбиона (см. следующую строфу) в галльской транспонировке была, однако, не единственным связующим звеном; Пушкин тоже читал романы, которыми он снабдил Татьяну в главе Третьей, IX–XII. Валерия, графиня де М., и секретарь ее мужа, Гюстав де Линар, в романе мадам де Крюднер «Валерия» (1803; подробнее об этом см. коммент. к главе Третьей, IX, 8) реализуют романтическую мечту своей эпохи: медленно проплыть по Бренте в гондоле — и услышать «пение какого-нибудь речника» на расстоянии.

XLIX

   Адріатическія волны,    О, Брента! нѣтъ, увижу васъ,    И, вдохновенья снова полный,   Услышу вашъ волшебный гласъ!    Онъ святъ для внуковъ Аполлона;    По гордой лирѣ Альбіона    Онъ мнѣ знакомъ, онъ мнѣ родной.   Ночей Италіи златой    Я нѣгой наслажусь на волѣ;    Съ Венеціянкою младой,    То говорливой, то нѣмой,  Плывя въ таинственной гондолѣ, —    Съ ней обрѣтутъ уста мои    Языкъ Петрарки и любви.

См. также коммент. к XLVIII, 9–4.

1–2 Адриатические волны, / О, Бре́нта! нет, увижу вас. Ритм и инструментовка здесь божественны. Звуки «в», «то», «тов», «тав» текучей строки, завершившей предшествующую строфу (напев Торкватовых октав), сейчас перерастают в прилив и шум прибоя Адриатических волн — строки с двойным скольжением, богатой отзвуками предыдущих аллитераций; и затем, в великолепном порыве, все приходит к внезапной ярчайшей вспышке: О, Брента! — с ее последним, апофеозным «та» и подъемом на «нет», который, видимо, лучше было бы передать по-английски словом «еще», чем словом «нет».