Читать «Дени Дидро» онлайн - страница 95

Вы думаете, что к королям обращаются на ты благодаря смелости или тщеславию, — что за бредни! Ведь эта форма речи, заимствованная из языка греков и римлян, показывает больше вкуса, больше благородства, больше твердости, больше правдивости и, может быть, даже больше уважения. Оттого, что тогда говорит не подданный, а представитель нации. Оттого, что он является орудием добродетели, разума, справедливости, человечности, правосудия, милосердия, закона и некоторых других из трех возвышенных правил квакерства, перед которыми равны все смертные.

Устанавливать между королями и собой столь огромную дистанцию — значит ставить одного человека весьма высоко, а другого — весьма низко. Ведь первым среди нас он является благодаря нашему выбору — вот то, что учили в школе о Деметрии и об Аттале, которые не были ни глупцами, ни трусами, ни наглецами, ни безумцами.

Я окончил чтение первого тома сочинения аббата и на протяжении более семисот страниц не увидел у него ни единого раза, если употребить ваше выражение, «образа последующих поколений, наклеенного на нос», а увидел образ величественный, который, правду говоря, я предпочел бы встречать слишком часто в сочинениях автора, чем совсем его там не встречать.

Вы советовали мне молчать об аббате Рейнале. Но разве ваш замысел заключается в том, чтобы я последовал вашему совету? В таком случае будьте любезны говорить о нем более благопристойно, чем вы это сделали у моей дочери. Неужели недостаточно, что его изгнали визиготы, нужно ли еще, чтобы на него нападали его друзья? В обществе так много дерзких попугаев, которые говорят, говорят и говорят, не зная, что они говорят, и столько желания расточать зло, что злоязычник или сплетник может найти себе в один день тысячу сообщников.

Я вас прекрасно понял; и вы поступили со мной очень несправедливо и сделали мне совершенно напрасно много зла. Вот моя защитительная речь, которую я разрешаю вам показать аббату, если вы его когда-нибудь снова увидите. Я сказал аббату Рейналю: «Но, мой друг, кто будет достаточно дерзким, чтобы опубликовать это и признаться в этом?» Он ответил мне с гордостью: «Я, я». — «Вы погубите себя». — «Я себя погублю. Ах, я вижу, что вы считаете, будто у меня меньше мужества, чем на самом деле».

Устав трудиться и ища предлога, который сократил бы продолжительность моей работы и облегчил ее, я написал аббату: «Но, дорогой аббат, не боитесь ли вы, как бы все эти отступления, какими бы красноречивыми вы их ни предполагали, не испортили ваше сочинение?» — «Нет, нет, — отвечал он, — делайте всегда то, что я вас прошу…»— «Они скажут, что это риторично». — «Они скажут? Кто?» — «Лакеи вельмож». — «Я жду этого. Держитесь, мой философ, я знаю немного лучше вас вкусы публики; именно ваши строки скроют скуку моих вечных расчетов. Знаете ли вы, благодаря кому их читали? Благодаря каналье, который их поносил. Горе автору, о котором не говорят ничего дурного; тогда о нем долго не скажут ничего хорошего».