Читать «Два века о любви (сборник)» онлайн - страница 48

Январь

Кроме ветра и смерти – никого на дворе.

Как безжалостно ясно умирать в январе.

Выпьем спирта сухого, поиграем в буру.

Расскажи мне за рюмкой, когда я умру.

Я не помню с рожденья таких январей:

Ни звезда не взошла, ни волхвы не пришли.

Только звери бегут все быстрей и быстрей.

Уже все подожгли? Нет, не все подожгли.

Замело целый двор, и весь мир замело.

Только смерть на дворе, остальное бело.

И сугробы по пояс, по шею уже.

И мороз по рукам, и мороз по душе.

И нет сил для молитв, и замерзла вода,

Только смерть навсегда и зима навсегда.

Ты мне лоб осеняешь горячей рукой.

И взрывают петарды одну за другой.

Самолет

А девять жизней – много или мало? —

А просто не с чем сравнивать, дружок.

А. Кабанов

Смерть моя с малиновым вареньем,

Мчится «Боинг», громыхает жесть.

Будто Божие благословенье,

То, что ты на свете, друг мой, есть.

Пролетаем над Атлантикой, и мнится

В этой бесконечной синеве,

Счастье – пролетающая птица,

От меня к тебе.

Не удержишь, если вдруг захочешь,

Не сумеешь в ящик положить.

Лишь бы длились эти дни и ночи,

Лишь бы только жить.

Небо синее, такого не бывает,

Будто мы давно уже не здесь,

Испокон веков грехи прощают,

Каждый каждому. И всех не перечесть.

Мчится «Боинг», грохает, трясется.

Так, бывает, ухнет, что держись.

Я приму, что так легко дается, —

Жалкую, одну-единственную, жизнь.

Александр Чернов, Киев

«Когда освещают фонарики…»

Когда освещают фонарики

у каждого столика круг,

легко подхвачу тебя на руки,

чтоб ты не отбилась от рук.

Чтоб ты не наделала глупостей,

готов я часов до шести

средь светлых и темных окружностей,

к себе прижимая, нести.

Воскликнешь: «Дурацкие выходки!»,

очнувшись на ярком звене,

и, как по кабине для высадки,

начнешь колотить по спине.

«В самые улыбчивые дни…»

В самые улыбчивые дни,

Машенька, Марыся, Маринуца,

изумленно в камеру взгляни,

чтоб на фотоснимке улыбнуться,

Словно наложились два звонка

(интерьер озвучился и ожил):

к телефону тянется рука,

ноги направляются к прихожей,

прорывая тенью на полу

оборону медленного танца…

И летит воздушный поцелуй

в недра безвоздушного пространства.

Галина Шевцова, Киев

«Я знаю этот город, как свою ладонь…»

Я знаю этот город, как свою ладонь,

Где линии метро и жизни неделимы.

На кончике мизинца спит огонь

И стук колес грозу проносит мимо.

А ночью, он откроет створку в сад,

Глядящий на курган шестого века

И впустит светляковый звездопад

И комаров, и ветку бересклета…

Да святы вы, международные звонки,

Е-мейлы, эсэмэски, телеграммы,

В которых мы, как линии руки,

Пересечемся у креста оконной рамы.

И поезд наклоняется в туннель

И тренькает звонок велосипеда.

И бесконечности прожорливая трель

Нас поджидает у границы лета.

Лариса Романовская, Москва

«Он-то знает, что с ним творится…»

К. К.

Он-то знает, что с ним творится.

Дом давно отрастил себе плед.

Перелетные платья сорвались с балконных веревок.

Зонт печально щетинит ресницы.

Созревает невкусный рассвет —

Слишком желтый и ранний, такой бы в кладовку, на полку.

Он стоит на углу. Видит: дворник смел вянущие слова

В большую охапку. А он все ждет лучшую из своих женщин.

Она придет, отведет глаза и скажет ему быстро так:

– Смотри, ты совсем листопад.

У тебя ноябрь, милый. Осень не лечат.