Читать «Потерянная, обретенная» онлайн - страница 102

Дягилев мне не понравился. Он был похож на вальяжного пушистого кота. Принял нас не сразу – вероятно, раздумывал, достойны ли мы аудиенции такого важного лица. И мать узнал далеко не с первого момента.

– Ах, маленькая венецианская молчунья! – воскликнул он, женственно всплеснув руками, на которых вспыхнули весьма вульгарные перстни. – Очень рад, очень рад. Чем обязан?

Мать была немного смущена. Начала объяснять цель нашего визита, и по ее словам выходило, будто балет – штука совершенно необходимая для всех образованных и умных людей. Тут Дягилев захихикал, пожимая сдобными плечами, и заявил:

– Нет, дорогая, балет с равным успехом могут смотреть и умные, и глупые, и образованные, и вовсе темные – все равно в нем самом нет ни смысла, ни содержания. Я вам больше скажу: для исполнения и постановки балета тоже не требуются даже маленькие умственные способности. Вот вы, мадмуазель, – обратился он ко мне. – Вы не пробовали танцевать?

– Боюсь, у меня слишком много умственных способностей, они будут сковывать телодвижения и утяжелять прыжок, – весело ответила я. Пожалуй, этот господин в щегольском монокле был не так уж плох! – Лучше я буду крутить фуэте в Сорбонне.

– Превосходно, – ухмыльнулся Дягилев. Он развернул чек, преподнесенный матерью, всмотрелся в него и чмокнул пухлыми губами так, словно съел что-то очень вкусное. – О, мадмуазель, моя благодарность не знает границ! Как и ваша щедрость!

– Но я должна просить вас никому не говорить о моем скромном взносе.

– И пусть ваша левая рука не знает, что делает правая, – непонятно ответил Дягилев и поклонился.

– Почему так? – спросила я у матери, когда мы спускались по лестнице, обласканные напоследок русским гением.

– Что?

– Почему ты просила никому не говорить?

– Потому что он расскажет, и очень скоро. Я знаю людей богемы, они ничего не умеют держать в секрете. А если расскажет это, то расскажет и что я просила не говорить. А вот это уже не просто реклама – это уже слава.

Она была умна, моя мать. Дягилева же я впоследствии оценила и как друга, и как человека. Его сжигала лихорадка жизни, душу раздирали страсти, он мог разориться на постановке спектакля, репетировать по ночам, забывать о еде на целый день или обедать два раза подряд, просто так, из жизнелюбия – он не признавал никаких ограничений. А ведь у него была сахарная болезнь, которая вскоре и свела его в могилу на венецианском острове Сан-Микеле.

Я все еще не рассказала матери об Александре. Просто не знала, как начать разговор. Мы с ним условились, что я подготовлю почву и позвоню ему. Он ждал. Время шло. Мы говорили по телефону каждый день. Он не задавал вопросов, даже, наоборот, из деликатности уверял меня, что дела требуют его присутствия в Довилле. Мне было стыдно за свою нерешительность. Тем более что как-то, когда я говорила по телефону, за спиной стали кричать и драться дети, лаяли псы, что-то стучало и грохотало… Не знаю, что подумал Александр, вернее, слишком хорошо знаю, потому что при следующем разговоре он спросил, довольно ли у меня средств, чтобы арендовать удобное жилье.