Читать «Москва (сентябрь 2008)» онлайн - страница 122

Мне же Аполлон Бельведерский всегда напоминал морского офицера. Я его очень хорошо представляю в белом парадном кителе, сияющим золотом, черных штанах, в фуражке с галунами. Именно Аполлон возник в небесах в один замечательный день, когда я физически ощутил родство неоклассики с морем. Был чудесный, золотой день бабьего лета, и вместе с одним датчанином, хранителем итальянской графики Копенгагенского музея, я отправился в путешествие из Петербурга в Кронштадт, а затем, из Кронштадта, на пароме - в Ораниенбаум. Датчанину эта, предложенная мной поездка, была особенно интересна - один из его прадедов служил в русском флоте, и от бабушки, проведшей детство в Петербурге, он слышал рассказы о кронштадском рейде и роскоши российских морских парадов.

Кронштадт только-только перестал быть закрытым городом и производил впечатление умирающего: огромный мертвый собор, покинутые форты и груда безжизненных кораблей около пристани. Паром был забит дачниками, едущими после работы на свои приусадебные участки, измученными пенсионерками с котулями, но ярко блистало расплавленное сентябрьским солнцем серое серебро Финского залива, и столь ослепителен был день, величав и торжественен, что рассказ датчанина о его кронштадском предке неожиданно обрел осязаемость, отодвинув современную убогую реальность в сторону, и засверкали ряды кораблей, вдруг возникших на расплавленной водной глади, своими белоснежными парусами, разноцветными вымпелами и флагами, развевающимися на мачтах, загремели пушечными салютами и раскатистыми у-р-р-р-р-а стройных рядов матросов. Мираж придавал Финскому заливу обманчивое сходство со Средиземным морем, с парадом перед битвой при Акциуме, произошедшей второго сентября 31 года до нашей эры, и балтийское солнце из последних сил старалось изобразить из себя средиземноморское. Так что ничего удивительного не было в том, что на борту флагмана появился Аполлон Бельведерский, светлый и прекрасный, осеняя все своей строгостью, божественно стройный, в морской фуражке, столь подчеркивающей целеустремленность его профиля, и принял морской парад. Аполлон возник очень естественно, хотя датчанин на Аполлона нисколько не был похож, скорее на интеллигентного грызуна, бобра или белку, сходство с которыми придавали ему очень крупные передние зубы, выступающие из усов, и маленький рост. При таком правнуке сомнительной казалась и схожесть с Аполлоном прадеда, но кто, кроме этого бога, мог соответствовать восхитительной геометрии, возникшей на зыбкой глади залива, призрачной и прекрасной? Аполлон прямого отношения к морю не имеет, даром, что родился на дрейфующем острове Делос, но Посейдон-Нептун, морской бог, как-то слишком бурно неврастеничен со своими конями, дельфинами и трезубцем. Посейдон похож на старого пропойцу-боцмана, и для морского парада негоден.

Да и перед глазами был мираж, а грызун-интеллектуал просто что-то бубнил сзади. То, что он был датчанин, и то, что рассказывал он мне о прадедовских воспоминаниях на итальянском, сладко пахло датским Золотым веком, искусством Эккерсберга и Кебке. Датская живопись первой половины девятнадцатого века похожа на легкий шелест сентябрьской листвы под солнцем ранней северной осени, хрупкий, невнятный и очень человечный. Крошечные фигурки, сюртуки, длинные платья, капоры, мундиры, и белые колонны у желтых фасадов. Строгая соразмерность мира лилипутов, построивших уютные дома с фронтонами в подражание храмам древних, к уюту не имеющим никакого отношения. Повседневность, грезящая об Афинах и Риме, и из Аполлона делающая пресс-папье. Как знак мечты о величии.