Читать «Тишайший (сборник)» онлайн - страница 329

Погубила Гаврилу и его товарищей грамота в Литву.

Долго молчал, сидя во Всегородней избе, Михайло Русинов. Но стоило Гавриле только раз не получить от народа одобрения, как Михайло заговорил, и все молчальники тоже.

Как ни пекся о народе Гаврила, недовольных было много. Трудно в осаде жить. У торговцев убытки, ремесленникам работу некому продать. А главное – скот. Без выгона скот чах. Пришлось порезать коров! Летом. Мясо портится. Жара. На жаре большой кусок в горло не лезет. А шептуны тут как тут. Царь прощение всем обещает, коли одних только заводчиков выдать. Кто шептуну в глаза плюнет, а кто и задумается.

После еще одной неудачной попытки сбить Хованского со Снетной горы собрал Михайло Русинов людей на Троицкой площади и обвинил Гаврилу в том, что на Литву он глядит, под Литву собирается отдать Псков. Народ и крикнул – быть старостой отныне не Гавриле, а Михайле.

Устали воевать люди. Устали на своем стоять. Зима ведь на носу. Дрова готовить надо, сена накосить, хлебом запастись… Стрельцы бы и поддержали Гаврилу, а стрельчихи – нет. Пусть муж три рубля получает, да лучше с трехрублевым муженьком жить, чем вдовствовать.

Двадцатого августа в Соборной церкви целовали у Рафаила крест старосты, выборные всех чинов люди, дворяне, казаки, подьячие, стрельцы Старого приказа и духовенство.

Во всех винах целовавшие крест виновными себя признали, кроме статьи о том, где псковичей называли изменщиками за то, что писали королю литовскому изменный лист.

Рафаил готов был послать в Москву гонца с радостной вестью, что начальные люди уже на стороне государя. Князя Федора Федоровича Волконского на свободу отпустили. Князь в тот же час и выехал из города без промедления, и правильно сделал, потому что на Рыбницких воротах снова бил сполошный колокол и народ собрался на площади.

Томила Слепой со своими людьми потребовал Михаила Русинова и его товарищей на дщан и спросил его, зачем он и начальные люди целовали крест, признавая вину по статьям, где говорилось, что псковичи пытали шведа Нумменса, ограбили двор гостя Федора Емельянова, побили в уезде и в городе многих дворян, детей боярских, их жен и детей?

Псковичи сообразили, что, принявши на себя вину по этим статьям, они могут быть судимы жестоко, и закричали:

– Пусть целуют крест по этим статьям те, кто немчина пытал, кто Федора грабил, кто в уезды ездил и кто дворян казнил. Мы – ни при чем!

Донат в этот день в первый раз после болезни решился пройтись по городу. Ноги сами привели его к дому Пани. Дома не было. Сгорел дотла. И Донат обрадовался. В пожаре он углядел символ: старая, двуликая, бездумная жизнь его выжжена огнем. Нужно жить по-другому, как люди живут.

На площади шум, новые старосты уговаривают псковичей целовать крест на верность царю. Донат сразу устал и поскорее ушел домой.

Гаврила был дома.

– Ну, герой, поправился?

– Почти.

– Уходить тебе, Донат, из города надо, – сказал строго. – Ты славно бился за правду Пскова, ты на виду.

– Но ведь Рафаил и царь обещали не трогать заводчиков.

– В первый день не тронут, через неделю тронут, – сказал Гаврила.

– Почему же ты сам не уходишь?

– Мне уходить нельзя. Я – главный в заводе. Как я брошу в страшный час своих товарищей? Да и куда идти? В Литву? Я человек русский, мое место здесь.

– Но ты же сам хотел призвать во Псков литовцев!

– То дело другое. Я хотел нанять солдат и начальных людей для битвы с Хованским. Нанять – не отдать. И у московского царя на службе немцев много… Из Пскова я не пойду. Уйдешь, а дворяне все слова, когда-то сказанные, перевернут на свой лад да и учнут расправы чинить над невинными людьми.

– А я бы хоть сегодня ушел из Пскова, – сказал Донат. – Но куда я пойду? Кто я?

– Иди на Дон или на Волгу. В Московском государстве честь по сану, а не по уму. А на Дону да на Волге – вольно. Там и мужик может атаманом стать. Была бы голова!

– Спасибо, Гаврила, за совет. Вот заплачу долг – и махну.

– Зюсс?

– Зюсс.

– Куда ж тебе драться теперь? Ослабел после болезни.

– Я еще денька три погожу.