Читать «Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь» онлайн - страница 8

В коридоре Чернозуб прошел мимо Поющей Коровы, спешащего на вечерню. Правило молчания было в силе, и никто из них не обронил ни слова. Поющая Корова ухмыльнулся. Оба его спутника, вместе с которыми Чернозуб бежал с пшеничных плантаций, знали, почему он хотел увидеть пресвященного Джарада, и никто не испытывал к нему симпатии, они считали, что ему досталось тепленькое местечко. Поющая Корова работал в новом печатном цехе. Крапивник — на кухне, где числился братом вторым поваром.

Крапивника он увидел тем же вечером в трапезной. Второй Повар стоял у раздаточной линии, большой деревянной ложкой накладывая на поднос порции каши. Каждый из проходивших бормотал: «Deo gratias», — и Крапивник кивал в ответ, словно говоря «Милости просим».

При появлении Чернозуба Крапивник подцепил ложкой большую порцию каши. Чернозуб прижал поднос к груди и движением пальца дал понять, что порция слишком велика, но Крапивник как раз повернулся, чтобы дать необходимые указания поваренку. Когда Чернозуб опустил поднос, Крапивник и вывалил на него всю порцию.

— Забери половину! — прошептал Чернозуб, нарушив молчание. — Голова болит! — Крапивник приложил палец к губам, покачал головой, кивком показал на надпись «Санитарные правила» за раздаточной линией, потом кивнул на указатель у выхода, где уборщик подбирал недоеденное.

Чернозуб опустил поднос на стол. Горстью правой руки он набрал каши, а левой схватил Крапивника за рясу. Залепив ему физиономию комком каши, стал размазывать ее, пока Крапивник не укусил его за большой палец.

Настоятель принес приговор прямо в «камеру» Чернозуба: решением его пресвященства Джарада он освобожден от работы в скриптории на три недели, вместо чего ему придется все это время, вознося молитвы, скрести каменный пол на кухне и в трапезной. И двадцать один день Чернозубу придется смиренно вымаливать прощение у Крапивника, ползая на коленях по мыльному полу. Больше года прошло, прежде чем он снова осмелился поднять вопрос о своей работе, о своем призвании и о своих обетах.

В течение этого года Чернозуб заметил, что община внимательно присматривается к нему. Он чувствовал, что отношение стало меняться. То ли изменилось отношение к нему других, то ли изменения крылись в нем самом, но результатом стало одиночество и отчужденность. В хоре он поперхнулся на словах, говоривших о едином хлебе и едином теле, «где вас много, там и я среди вас». Его приобщенность к пастве, казалось, никому не была нужна. Слова «я хочу уйти» вырвались у него прежде, чем он успел по-настоящему их обдумать; но он не только произнес эти слова, но и позволил другим их услышать. Среди принявших постриг, кто, дав торжественный обет, бесповоротно посвятил себя Богу и правилам ордена, монах, высказывающий сожаление по сему поводу, был аномалией, источником смущения, предвестником событий, достойных сожаления. Кое-кто откровенно избегал его. Другие посматривали на него со странным выражением. Остальные были подчеркнуто любезны.