Читать «Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь» онлайн - страница 6

Чернозуб взял себя в руки.

— Да, мое призвание, — с горечью сказал он. — Как-то я подумал, что призван к молитве… к молитве и созерцанию. Во всяком случае, так мне было сказано, отче аббат.

— Ну а кто же сказал тебе, что монах, погруженный в размышления, не должен трудиться? А?

— Никто. Я не говорю…

— Значит, ты, по всей видимости, должен считать, что усвоение знаний — это самый худший труд для того, кто погружен в созерцание. Не так ли? Ты думаешь, что если будешь скрести каменные полы или выносить дерьмо из уборных, то станешь ближе к Богу, чем переводя достославного Боэдуллуса? Послушай, сын мой, если ученость несовместима с созерцательным образом жизни, чего тогда стоит жизнь святого Лейбовица? Чем бы мы тогда занимались в Юго-Западной пустыне двенадцать с половиной веков? А что же те монахи, которые обрели святость, трудясь в том скриптории, где ты сейчас работаешь?

— Но это не то же самое…

Чернозуб сдался. Он попал в ловушку аббата, и, чтобы выбраться из нее, должен был заставить Джарада признать эту разницу, чего, как он знал, Джарад старательно избегает. Существовал вид «учености», который представлял собой религиозную практику созерцательности, свойственную данному ордену, но не имел ничего общего с головоломным трудом по переводу текстов достославного историка. Он знал, что Джарад имел в виду оригинальную работу, имеющую вид ритуала, по сохранению Меморабилии Лейбовица — фрагментарных, с трудом понимаемых записей о Magna Civitas, Великом государстве. Записей, спасенных от сожжения времен Упрощения самыми первыми последователями Айзека Эдварда Лейбовица, любимого святого Чернозуба после Девственницы. Поздние последователи Лейбовица, дети темного времени, самоотверженно взяли на себя довольно бессмысленный труд по копированию, перекопированию, запоминанию и даже исполнению хором этих загадочных записей. Эта скучная утомительная работа требовала полного и бездумного внимания, при минимуме воображения, с помощью которого копиист мог увидеть какой-то смысл в бессмысленном сплетении линий, отображавших диаграммы и забытые идеи двадцатого столетия. Она требовала полной самоотдачи и погружения в работу, которая сама по себе была молитвой. Когда человек, творя молитву, полностью уходил в нее, какой-то звук, слово, звон монастырского колокола могли заставить его изумленно поднять глаза от копировального стола и увидеть, как таинственно преобразился окружающий мир, который сияет божественным постоянством. И может, тысячи усталых копиистов на цыпочках входили в этот рай через ворота из разрисованного пергамента, но эта работа не имела ничего общего с головоломными стараниями познакомить Кочевников с Боэдуллусом. Тем не менее Чернозуб решил не спорить.

— Я хотел бы вернуться в мир, владыка, — твердо сказал он.

Ответом ему было мертвое молчание. Глаза аббата превратились в блестящие щелки. Чернозуб моргнул и отвел взгляд в сторону. Какое-то насекомое с жужжанием влетело в комнату, описало два круга и приземлилось на шею Джарада; пробежавшись по ней, оно вспорхнуло и с жужжанием вылетело в то же окно.