Читать «Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)» онлайн - страница 97

Леонид Наумович Финкель

…Сегодня вечером он празднично одет. Он всегда одет тщательно, красиво и оригинально. У него удивительные запонки. Галстук завязан не как у всех. Бархатный жилет с большими пуговицами. Что-нибудь некрасивое он не наденет.

«Завершив работу, –  вспоминает зять Беркович,  – Шолом-Алейхем объявлял об этом детям. С утра уже знали, что вечером Шолом-Алейхем будет читать свой новый рассказ. Готовились как к премьере. Одевались празднично, взволнованно ожидали появление отца из кабинета.

– Папа, готово?

– Готово, – отвечал он бодрым голосом.

И он, собирая вокруг себя свою «республику» или «халястру», читает перед ними, перед детьми, перед своими первыми критиками.

А те хохочут и заливаются, празднуют, будто писали сообща.

А рассказов так много, и пишутся они так легко!

И читает он их – неподражаемо!»

Вы спросите, не скучаем ли мы сегодня по тем временам? Не хочется ли в кругу семьи прочесть что-нибудь? Скажу вам честно – хочется. Но кто-то смотрит сериал по телевизору, кто-то сидит за компьютером. Друзья, конечно, приходят. Можно и друзьям прочесть. Правда, время, проведенное с друзьями, не замечается Богом, но учитывается печенью. Наступает глобальное потепление, и специалисты собираются в Копенгагене с целью как-то охладить мир. Зачем? Тепло само уходит…

Внучка Шолом-Алейхема, Бэл Кауфман, писательница, самая известная из родни писателя, вспоминает:

« Для меня и сейчас звучит его голос… Утро у него начиналось в пять часов. Стоял у пюпитра, грыз ногти и смотрел куда-то, посмеиваясь, словно слушал, что скажут герои. Он и писал так – будто разговаривал с вами, он обожал Чехова. Когда мы болели, то лечил нас именно Чеховым, читая его рассказы вслух… Он постоянно шутил, шутки бросал как бы мимоходом: «Если б богачи могли нанимать нищих умирать за них – нищие хорошо бы заработали ».

И еще говорил:

« Люди поделены на две категории: негодяи и негодяи; если у вас нет денег, вы, разумеется, негодяй; если же у вас есть деньги, вы, несомненно негодяй, иначе бы у вас не было денег»).

В письме к другу и почитателю Розетту этот неунывающий оптимист, хорошо знающий цену жизни, писал:

« Было время – и совсем недавно, – когда я одной ногой был на том свете. А сегодня меня уже тянет писать фельетоны, рассказы, комедии, но, увы, друзья не дают! Бог создал жену затем, чтобы морочить нам голову бифштексами, молоком и яйцами, причем только сырыми и во множестве. Гулять она велит по берегу моря и на солнце, а солнце здесь, Розетт, не то, которое светит притворно, греет холодной усмешкой, а настоящее солнце, сияющее светом первых семи дней творения. Оно ласкает и греет, как мать, а воздух, друг Розетт, струится сюда прямо из рая. И вот тут, у моря, на воздухе, под этим солнышком гуляет ваш больной Шолом-Алейхем с карандашом в руках и пишет свои историйки…»

Он всегда шел под руку со своими горемычными и всегда веселыми героями.

Озирал, по слову Гоголя, «всю громадно несущуюся жизнь… сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

Он любил Киев. Киев ему был необходим. Любил Крещатик. Церковки, из которых доносился приглушенный вечерний звон…

С женой и детьми часто выезжал в Боярку, близ Киева.

Неожиданно получил наследство, и его стали называть «киевским Ротшильдом».

Пять лет в жизни он был баснословно богат.

Деньги можно было потратить на «Народную библиотеку». На гонорары еврейским писателям, которые до Шолом-Алейхема вообще не знали, что такое гонорар. Да и просто на то, чтоб помочь бедным…

Он даже стал обладателем одного из немногих тогда в Киеве телефонов.

Но во-первых, он преувеличивал страдания тех, кому сочувствовал.

Во-вторых, деньги были просто в заговоре против него. Ну какой из него гешефтмахер? Сначала он ссудил деньги под мифические проценты человеку, который вскоре обанкротился, прекратил платежи по обязательствам, и… все деньги пропали.

Потом стал играть на Киевской бирже, ровным счетом ничего не понимая в финансах. И от наследства ничего не осталось. Пришлось залезть в долги.

Он закрыл свой ежегодный альманах.

Снес в барахолку лишние костюмы и ботинки.

Продал золотое перо, которое купил в первый день получения наследства.

Он был бит морально и обобран материально. Но не столь тягостна была для него потеря денег, как то, что он обманут людьми и сам обманулся в людях.

Разочарование – вот что сокращало ему жизнь. Вот что – говорил он – приближает к могиле…