Читать «Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)» онлайн - страница 86

И все приходят прощаться. И говорят, говорят, говорят. И умолкают, только когда приходят прощаться другие.

– Куда ехать? В Палестину? В Америку? Вы намерены там отвести душу? Ах, у тебя там дядя! И у дяди « в одном кармане больше денег… чем у всех здешних жителей вместе с их богачами »?

И город, « прежде милый городок… стал вдруг как бы меньше и беднее, потускнел, потерял свою прелесть, блеск и очарование ». И становится невыносимо стыдно и тоскливо. И есть во всем городке только один неунывающий еврейский литератор, который все еще пишет на идиш, хотя его некому переводить. Его именем уже назвали улицу. И клуб, бывшую еврейскую больницу.

И уже пообещали ему, что похоронят на центральной аллее городского кладбища, среди именитых горожан. И хотя ему девяносто лет, он удивляется таким речам. И уверен, что будет жить вечно. И за все благодарит:

«– Будьте же здоровы, детки. Дай вам Бог дожить всем до моих похорон …»

6

В Москве, в Центре имени Вс. Мейерхольда шел спектакль «Мариенбад» по Шолом-Алейхему с блистательной Мириам Сихон. «Мариенбад» режиссера Евгения Каменьковича – «путаница в 37 письмах, 12 любовных записках и 47 телеграммах» – динамичный спектакль. Действие возникало как бы на пустом месте, слои смысла стягивались, обнажая все новые и новые темы.

Уже после первой пробежки Бейльци Курлендер по берлинским магазинам со скоростью пятьдесят пять марок в час ее муж Шлойме Курлендер пишет своему другу Хаиму Сорокеру: «… Случилась у меня, дорогой друг, беда: моя Бейльця едет в Мариенбад ».

Нет, он не « сквалыга, и Бейльце ни в чем отказа нет – хоть звездочку с неба! Как-никак вторая жена.

А вторая жена и единственная дочь, говорят, всегда поставят на своем… В чем же дело ?»

Но бедный Шлойме Курлендер уже попал к своим землякам на язык, а это хуже, чем ногу сломать. Тем более что друг только и ждет от него веселых новостей.

И тут начинаются такие приключения!..

Здесь я останавливаюсь, потому что уж если рассказывать, то со всеми подробностями.

Мы с женой только что приехали в Москву из Ясной Поляны. Дорога была прескверная. И чтоб ей повылазило – этой дороге!

Мы были возмущены, как говаривал Шолом-Алейхем – до глубины души и обратно. Устали и даже не успели переодеться – а другие зрители в зале были разодеты в пух и прах.

И тут я понял, что читать Шолом-Алейхема хорошо в трудные минуты – становится легче. На сцене все кипело. Говорили « на… одесском языке – наполовину по-русски, наполовину по-еврейски:

– Если не ошибаюсь, вы, кажется, моя землячка, варшавянка с Налевок?..

– Очень возможно, что вы не ошибаетесь…

– Если не ошибаюсь, я встречал вас у мадам Сорокер на Налевках?..

– Возможно, что вы не ошибаетесь…

–  Если не ошибаюсь, вы вторая жена господина Курлендера?..

– Не все ли равно, ошибаетесь вы или не ошибаетесь…»

Сейчас начнется… Книгу о них можно написать…

Он и написал.

И сделал их имена нарицательными.

Уж он умел смеяться над своими евреями!

Приедет, скажем, в Мариенбад на одно лето – « и хватит материала на три зимы », ведь курорт существует для развлечений, а не для морали.

Странное дело, где бы ни поселились евреи, всё вокруг принимает облик местечка.

Дом, где родился Шагал, например, напоминал ему, как напишет он впоследствии, «шишку на голове зеленого раввина с моей картины или картофелину, упавшую в бочку с селедками и разбухшую от рассола. Как я здесь ухитрился родиться? – морщился и думал Шагал.  – Чем здесь люди дышат?»

А еще речка Вонючка, ее окрашивает своими стоками каждый день в разный цвет стоящий выше кожевенный завод. Пустырь, где среди камней и мусора прорастают цветы и травы.

« Молодые и старые евреи всех мастей трутся, снуют, суетятся. Спешит домой нищий.

Степенно вышагивает богач. Мальчишка бежит из хедера ».

Куда он побежит?

Скорее всего, к воротам кладбища. Летит туда, чтобы выплакаться.

Внизу река. Где-то вдали мостик, а прямо перед ним – погост, место вечного успокоения, могила.

Моя мать ещё застала эту нищету в местечке. Она вечно слышала свои мольбы к отцу, матери: «Мама, хлеба! Отец, хочу кушать!» Точно Шолом-Алейхем говорил устами её и её сестер… И ответы родителей: «Хотите кушать? От этого не умирают!»

Ещё как умирали…

Но и радостный день не за горами! Гулять, скорее гулять! Смотреть в небо: там можно летать и говорить с Богом. И расти до размера всей Вселенной! Или со всей детворой – на речку. Вода всё остудит…

Душа Шолом-Алейхема так никогда не вышла из детского возраста… Даже домашние поражались, как по-детски чист его восторг…