Читать «Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)» онлайн - страница 85

Но как изящно Шолом-Алейхем ушел от истории. От того страшного для евреев времени, которое хроники XVII столетия назвали «Эпоха «хмельничины»: « Хмельницкий… Он был очень злой. Он был еще до времен Хмельницкого…»

То есть всегда.

Во все века у евреев был свой Богдан Хмельницкий.

Нельзя без содрогания говорить о садистской изобретательности Хмельницкого.

Никто не знает, сколько жертв унесло кровавое десятилетие (1648–1658). 744 еврейских местечка в Украине и в Польше были сметены с лица земли.

Эта бойня далеко превзошла пагубу Крестовых походов и «черной смерти».

Десятилетие, которое превзошло век дьявола!

И только реализм и подробности, зафиксированные теми, кто все видел своими глазами, позволяет по-настоящему понять эту еврейскую трагедию: «… грудных младенцев резали на руках матерей, разрывая их на части как рыб. Вспарывая животы беременным женщинам, вытаскивали младенца и били им по лицу матери; другим клали в разрезанный живот живую кошку, зашивали ее и отрубали руки, чтобы они не могли вынуть кошку…» (Еврейские хроники ХVII столетия).

Слово «казак» на долгое время стало синонимом ужаса для евреев.

Но как отразилось это на самих казаках? На их вождях? На всем народе – ведь не могли же такие злодеяния не исковеркать характер нации? И кто взял на себя ответственность за злодеяния этого времени, бывшие предвестием Холокоста?

Еврейский писатель Шолом Аш цитировал из старой хроники:

« Нам стыдно писать о том, что сделали казаки и татары с евреями, чтобы не опозорить род людской, человека, созданного по образу и подобию Бога».

Солженицын написал известную книгу «Двести лет вместе». Но Шолом-Алейхема такая формулировка, смею думать, не устраивала. Потому что не «вместе» и не «рядом». То был один организм на одном пространстве: украинцы, московиты, татары, евреи. А еще дальше поляки, болгары, мадьяры…

Настоящая Атлантида.

Одно целое.

Одно небо. Одни звезды на небе. Один воздух. Даже урожай один.

Как сообщающиеся сосуды народы переливали друг в друга достоинства и недостатки.

И разорвать этот организм – значило все изуродовать.

Зверство казаков отразилось той же пагубностью в еврейских сердцах. Ожесточило их. И вместе с тем сделало боязливее, смиреннее.

Но и покрыло святостью…

И оставшиеся в живых евреи бежали в глухие местечки Прикарпатья и Оттоманской империи, Австрии и Германии, откуда когда-то изгоняли их предков.

Центром их жизни стал дом – глинобитная хижина, которую они накануне каждой Субботы превращали в Храм. Они возвели Субботу на небывалую прежде высоту и долгими темными зимними ночами мечтали о солнечных холмах Палестины, вознося хвалу Богу и ожидая прихода Мессии. Мессианские чаяния были так сильны в этих людях, что они приветствовали друг друга словами: «В будущем году в Иерусалиме!»

Из века в век оставалось только одно – терпеть и мечтать. И дожить до будущего года.

Все остальное – отговорки…

5

Самым ценным из всего существующего на земле, пожалуй, были бы две каменные скрижали, полученные Моисеем на горе Синай: «Скрижали были дело Божие и письмена – письмена Божии, вырезанные на скрижалях (Исход 32:16).

Но когда Моисей спустился с горы со скрижалями, он увидел людей танцующими вокруг золотого тельца. Тогда он бросил скрижали и разбил их на глазах у народа.

Камень разбит, но Слова живы. Не существует и копии скрижалей, но Слова не погибли. Они все еще стучатся в наши двери, как бы умоляя начертать их «на скрижалях каждого сердца». В то время как другие народы находили себя в величественных памятниках архитектуры, у наших предков не было ни умения, ни материалов для подобных сооружений. Чтобы построить Храм Господень, царю Соломону пришлось приглашать в Иерусалим мастеров из Финикии. Но были евреи, которые знали, как строить в душе человека, как из простых дел, из учения и молитвы, из заботы, страха и любви возводить здание святости и красоты.

Из таких людей был и Шолом-Алейхем.

Его персонажи живут больше во времени, чем в пространстве. Их души будто бы всегда в пути. Тайники их сердца никогда не связаны материальными вещами.

Достаточно посмотреть на надгробные памятники XVII века на Западной Украине.

Мне пришлось объездить все Прикарпатье и Западную Украину. Я видел искусство еврейских камнерезов. Облик старейших плит поражал простотой и монументальностью. Никаких изображений, одни лишь вырезанные письмена. Группы сомкнутых камней – словно страницы невиданной книги, повествующей об ушедших поколениях. И среди них – тут и там – подобные скрижалям – парные надгробия в память двух близких жизней.

Я помню горечь, которую испытал, когда, снова приехав в Ивано-Франковскую область (кажется, в Коломый), на еврейском кладбище, на заросшем травой склоне не нашел ни один из этих камней.

Ими выкладывали городскую площадь…

Шолом-Алейхем сделал слово выразительным, как те памятники, и музыкальным, как мелодия.

«Еврей из Восточной Европы представлял собой необыкновенный тип человека, – писал философ, ученый Авраам Иегошуа Гешель. – Его обычаи и вкусы не соответствовали классическим канонам красоты, но тем не менее он был наделен каким-то задумчивым обаянием. Его облик не был похож на страницу раскрытой книги – на застывшую последовательность прямых строк, окруженных ровными полями. Он скорее напоминал книгу, страницы которой все время переворачиваются.

Это обаяние шло от богатства внутреннего мира – от полярности разума и чувств, радости и печали, от сочетания интеллекта и мистицизма, которое всегда заводило в тупик наблюдавшие его аналитические умы. Его дух несравним с блеском жемчуга, терпеливо и спокойно излучающего свое сияние. Это скорее мерцающий свет трепетных вспышек, сверкание граненых самоцветов.

Лишь очень немногие из евреев владели искусством жить весело, легко и беззаботно. Они учили своих детей, что жизнь слишком серьезна, чтобы тратить ее на забавы. И если уж случилось им испытать радость, то на это всегда были веские причины, она была приурочена к подходящему моменту и обоснована как логическое заключение.

Многие из них не доверяли словам и самые сокровенные мысли выражали вздохом. Печаль была их второй натурой, и словарь их чувств сводился к одному звуку: «Ой!»

А о том, чего не могло высказать сердце, молчаливо свидетельствовали глаза. И вот что очень показательно для их духовных наклонностей: из поколения в поколение появлялись вожди, чувствовавшие себя призванными учить, что веселье не грех, а наоборот – грешно избегать веселья» .

Автор этих строк, кажется, очень точно выразил то, что лежало в основе творчества Шолом-Алейхема, хотя имел в виду только евреев из Восточной Европы. В восторгах Шолом-Алейхема всегда проступали сдержанные рыдания, в глубине его радости лежала печаль. Но у него хватало жизнелюбия беспрестанно изменять принятые образцы, еврейство было для него чем-то большим догм и предписаний, не плодом, а соком, бродящим в стволах деревьев. Зарождаясь в подземной тиши, этот сок поднимается к листве, чтобы в полной мере заговорить в плодах. Для великого писателя еврейство было не только истиной, но и источником жизненных сил. И радостью. Причем часто – радостью единственной.

Ну, это, в общем. А какими они были во времена Шолом-Алейхема, конкретные живые евреи?

Как жили?

Как выглядели?

Что за характер был у них?

В картинах витебского цикла у Марка Шагала есть «Красный еврей» (1915) и «Зеленый еврей» (1914), а изображен один и тот же человек – «проповедник из Слуцка». Шагал встретил его на улице. В «Красном еврее» – это мудрец, пророк. Окружает его не провинциальное захолустье, но безграничный мир его мыслей. Здесь и библейские предания, и текущая жизнь. Все вместе. В «Зеленом еврее» Шагала потрясло сошедшее на старика духовное откровение. «Мне казалось, –  вспоминает Шагал, –  что старик был зеленым, быть может, тень на него падала с моего сердца».

Каждый герой Шолом-Алейхема – неотъемлемая часть его собственной биографии. Он как бы слился с их душами, и они стали неразделимы. Куда ехать? Зачем? Какая Палестина? Какая Америка? Но уже говорят: «Перемена места – перемена счастья». И давайте по еврейскому обычаю присядем перед дорогой. И помолчим, что для еврея вещь просто немыслимая. Сидеть и не двигаться? И не жестикулировать?