Читать «Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)» онлайн - страница 153

И я вспомнил тот летний знойный день, когда, закинув свой узелок за плечи и блистая ярким атласным костюмом, отправился в провинцию вместе с актерами «Лебедя». В Стратфорд, родной город Уильяма. Город, где жила его жена, где выходили замуж и рожали дочери, где умерли родители и где похоронят их всех в церкви Святой Троицы или на церковном кладбище, пересеченном липовыми аллеями.

Кажется, мы начинали с «Ромео и Джульетты». Только в толпе, стоящей у сцены, я сразу увидел Уильяма и его жену Энн. Я слышал, что она старше Уильяма на целых семь или восемь лет. Когда поженились, ему было девятнадцать, ей – двадцать шесть. Говорили: завела любовника-подростка и женила на себе. Бедный Уилл выбирал между любовью и долгом. «Телесное» сочетание без благословения святой церкви считалось смертным грехом.

На земле под моросящим стратфордским небом стояла толпа и воображала золотые рассветы над Вероной. Здесь были крестьяне, сапожники, ремесленники, завернувшие в театр с рынка, и горожане, которые за час до спектакля глазели на травлю кабана. Они пришли, чтобы даже не смотреть, а слушать, стараясь не пропустить ни одного слова. Гремели трубы, барабаны, визжали дудки. И всякий раз кто-то кричал: «Тише, тише!

Энн была в шляпке, в платье с круглым плоеным воротником. Весьма привлекательна и проста, точно загадка, понятная каждому. И я находил время, чтобы извернуться и послать ей улыбку, а она отворачивалась, показывая, что это ей ни к чему. Иногда же, когда я становился на ходули и расхаживал по сцене, в ее глазах появлялось испуганно-нежное выражение: вдруг упаду?

Три спектакля кряду Энн с Уильямом приходили и стояли в толпе. Быстрые красноречивые взгляды передавали свою весть беззвучно и невидимо. Я чувствовал, как между мной и Энн возникает тонкое взаимопонимание и близость. Мы точно сообщали друг другу все, что чувствовали. Я – о том, что влюбился без памяти, с первого взгляда, о своем благоговении и надеждах. Она – что ей незнакомо это чувство, что Уильям – редкий гость в доме и наверняка у него отбоя нет от подружек…

В течение всего спектакля Шекспир ни разу не взглянул на супругу. Я видел, что его равнодушие ничуть не сокрушало ее, но она отдалась какому-то страданию…

Мозг мой был парализован. Текст на сцене произносил автоматически, терзался всеми муками сомнений, страха, подозрений.

Публика уже слушала плохо, громко разговаривала, я чувствовал: играю скверно, и зрители видят это, и вот сейчас полетят на сцену моченые яблоки, тухлые яйца…

Глазами я умолял ее дать объяснение. Но она вдруг ответила непреклонным взглядом, заморозившим мне кровь: «Муж дан Господом Богом, значит, так тому и быть…»

У каждого из нас были причины сердиться друг на друга. Но причины эти были различны. У меня – глупые, простые, как луна в небе. У нее – тонкие, женские, такие же непостижимые, как звезды, таинственные, как тени в ночи.

Наш диалог продолжался до тех пор, пока мы оба не поняли, что жизнь друг без друга – блуждание в пустыне. Мы так сосредоточились на зыбкости, прихотях, догадках своего романа, что окружающая реальность стала лишь огромным нематериальным фоном. В период мира наши улыбки были нежными, молитвенными, – ласками, доверенными воздуху, в дни ссоры – изображали одну сплошную муку.

По ночам вопрос, любит ли она меня, вставал, точно жуткий призрак высотой с гору, требующий, чтоб я не тешил себя иллюзиями…

На четвертом спектакле ее не было. И мне стало ясно, что она лишь воображала свои муки. А Уилл, благодаря остроте глаза, благодаря своей удивительной, безошибочной проницательности, внезапно открыл для себя какие-то очевидные факты.

– Ну и нахал! – сказал он мне, встретив меня за кулисами. – Неужели ты думаешь, что она будет без конца улыбаться такому олуху?

Я только сумел пробормотать:

– Х-х-орошо, сэр.

И поспешно стал снимать костюм шута, делая вид, что ужасно спешу, точно у меня есть еще кроме Энн какие-то дела в Стратфорде.

Секунду Уилл постоял, наслаждаясь триумфом.

– Теперь вы у меня не пикните, – сказал он самодовольно и вышел, чтобы выпить кружечку доброго эля и повосхищаться собой. Мне казалось, им владеет гордая мысль, что люди, сталкиваясь с его гранитной волей, обычно тут же заискивающе поджимают хвосты.

Когда я вернулся в Лондон и пришел в труппу Шекспира на роль Антония, Уильям сказал, что я не смогу участвовать в этой пьесе. Скорее всего, неудачливость досталась мне от моих бабушек…

И я вдруг увидел, как застыли глаза Уильяма, точно его объял ледяной ужас. Его мышцы обессилили. На мгновение он превратился в мертвеца. И затем, когда захотел пройтись по сцене, все вдруг заметили, что его постигла хромота…