Читать «Богемная трилогия» онлайн - страница 212

Он поблагодарил Бога и приступил к осуществлению своего тактического плана. Опереться на левую пятку, так, перенести тяжесть тела на правый локоть, потом на правую пятку — и так миллиметр за миллиметром. Дорога предстояла дальняя. Теперь он не видел телефона, но чувствовал его угрюмое присутствие в темноте. Самым страшным было бы, если Валерий позвонит справиться о его здоровье, а он еще не сумеет доползти. Мысль о том, что Валерий опередит его, придала старику еще некоторые силы, и он продолжал ползти, временами застывая на полу и тупо глядя в потолок. Ни о чем необыкновенном он не думал, мысленно он видел только себя, проделывающего этот адский путь к телефону, а потом пытался повторить его реально. Никаким рассуждениям о смысле жизни он не давал себя расслабить, он только хотел позвонить Валерию раньше, чем это сделает сам Валерий. Так он полз к телефону с трех ночи до восьми утра и только когда дополз, вспомнил, что звонить некуда — Валерия вчера арестовали.

Он привез в Ленинград невесту, возлюбленную, он не знал, чего хочет больше: ее показать городу, город — ей? Петербург удивил его по весне, он тоже готовился к возвращению бессмертного Шурки. Везде сияли белые полотнища, на них были написаны новые непонятные слова, о которых, возможно, и мечтали сидящие у костра звери. «Соединяйтесь… Да здравствует… весны…»

Город снял с себя флер хмури, это историческое наваждение — стоять насупившись и строить из себя важного вельможу. И камни бывают теплыми, и золото блестит.

Ленинград слепил холодным весенним светом, немного дурным, чуть-чуть тошнотворным, с легкой гнильцой, что объяснялось присутствием каналов и ветром с Невы. Гнилостное весеннее дыхание города — оно было воздухом его юности, где безумие следовало за безумием, как золотые волны, накатывающиеся сейчас на дома, соборы, площади.

Здесь все в последний раз, каждая встреча — прощание, и потому звучит над городом какая-то ликующая скорбь.

Траурные ленты сплетаются с солнечными, между ними нет разницы, и те и другие — украшение, сияние города. И те и другие связаны между собой, как строчки, воспевающие жизнь, как строчки, воспевающие смерть. Здесь дети лежат в колясках, смотрят в небо и видят мудрость, они видят старуху-мудрость, они слышат глубокий скорбный звук, они видят сразу то, что не принято показывать детям.

В складках этого города, в его гранитных одеждах затаилось безумие, здесь все взывает к безумию, предупреждает, что мрачный карнавал жизни продолжается, что много впереди макабрического веселья и стихи бессмертного Шурки совсем не лишние, не лишние, что мрачные сказки его не лишние, что будущее свое надо знать и не бояться. Историю он передоверял другим, а сам рвался к звенящему бубенцами будущему, вот оно прокатывается над городом весенним громом, веселя душу и не оставляя надежды.