Читать «Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни» онлайн - страница 38
Андрей Олегович Кокорев
Самым старшим по возрасту среди квартальных был офицер, носивший гоголевскую фамилию Нос. В армии Евдоким Андронович Нос отслужил 18 лет и был награжден серебряной медалью. В 1836 г. он перешел в полицию и, послужив квартальным поручиком, в сорок два года получил власть над кварталом.
На десять лет моложе был квартальный поручик Манцуров — тоже из армейских офицеров. Участник Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. и подавления польского восстания, он имел награды за храбрость. А вот его ровесники и сослуживцы А. П. Лазовский, И. Е. Антонов, Н. И. Судоплатов, А. П. Ларионов пороху не нюхали. Свое восхождение по служебной лестнице все они начинали с должностей канцеляристов. Тем же путем пришел в полицию квартальный поручик И. П. Павлов.
На фоне ветеранов особо выделяется «сын секунд-майора» Н. В. фон Менгден. Пятнадцатилетним юнцом «с утверждения Г-на московского военного генерал-губернатора» он стал квартальным поручиком. За три года службы молодой офицер был трижды отмечен «Высочайшим благоволением» (благодарностью императора) и в графе «К продолжению статской службы способен, и к повышению службы достоин или нет, и зачем» получил запись: «Хорош и достоин».
Стоит заметить, что для получения такой записи в формуляре полицейскому офицеру требовалось постоянно и энергично поддерживать в квартале порядок. А для этого следовало не гнушаться по-настоящему черновой работой вроде ночных обходов и арестов преступников.
О том, что «полицейские будни» были далеки от романтики, прямо свидетельствует знаток московского «дна» А. И. Левитов. Вот как в его очерках «Московские норы и трущобы» описан арест преступника:
«— Где? — спросил начальственный голос.
— Вот тут, — указала хозяйка на конуру соседей.
— Я тебе покажу, каналья, как не давать знать полиции, когда тебя обязали подпиской! — шумел тот же голос.
— Да ведь, батюшка, отец мой!.. — слезливо оправдывалась хозяйка.
— Молчать! Эй, ты, отворяй! — крикнул начальник и стукнул в дверь.
Ответа не было.
— Отворяй, говорят тебе, или дверь велю ломать!
Опять молчание.
— Ломай дверь! — обратился начальник к кому-то.
Несколько человек, вероятно полицейских, дружно откашлялись и наперли: перегородка застонала и заколыхалась, так что грозила повалиться даже в моем стойле. Наконец раздался оглушительный треск, дверь соседей сорвалась с петлей и упала, мать и дочь проснулись и завопили. Я заглянул в щелку и увидел такую картину:
Яков стоял посреди свой миниатюрной комнатки, высоко подняв над головою обломок стула; лицо его было совершенно бело; черные глаза горели, как два угля; гнев и страх, исказившие его физиономию, особенно резко выражались в широко открытом, перекосившемся рте и поднятых бровях. Красная, яркая полоса света, вырывавшегося из коридора сквозь выбитую дверь, освещала всю фигуру Якова. Остальные личности, притаившиеся в полутемном углу, сами собой отодвигались на второй план в этой страшной картине. Мать и дочь, наполнявшие бессознательным, диким криком всю квартиру, барахтались где-то под кроватью, едва ли объясняя себе причину собственного вопля, потому что обе были пьяны; собутыльники Якова жались один за другого, растерявшись и недоумевая, что им предпринять.