Читать «Зима в горах» онлайн - страница 141

А теперь он, современный наследник европейской культуры, стоит здесь рядом с темноглазой, нежноголосой девой этих гор, которую лишь одно поколение отделяет от тех, кто своими мозолистыми руками воздвигал эти стены. И привела она его сюда, в эту часовню, руководимая простой, самой обыкновенной добротой, — пожалела его, потому что ему негде приклонить голову в непогоду; а он пошел за ней прежде всего потому, что ему хотелось сорвать с нее одежду и жестоко, по-звериному ею овладеть. Вот к чему, к какому концу мы пришли. Великая книга европейской истории захлопнулась со стуком. Его и Райаннон, столь несхожих во многом, роднило одно: они были варварами и, глядя на эти стены, не могли проникнуться духом идеи, их воздвигшей.

Роджер ухмыльнулся высокопарности своих мыслей. А в восемнадцатом веке Райаннон обрюхатил бы, соскочив с седла, какой-нибудь лихой сквайр, повстречайся она ему на пустынной дороге. Религиозный фанатизм викторианцев был всего лишь местным отклонением от общей схемы. Если бы он и Райаннон были древними бриттами и разгуливали по этим горным склонам в одеждах из шкур и стеблей трав, его намерения по отношению к ней были бы совершенно такими же и она так же ясно понимала бы, что им движет.

И тем не менее что-то все же сохранилось: сохранилась часовня, которая была частицей повседневной жизни посещавших ее, а теперь перешла к тем, кто не умел мыслить иначе, как материальными категориями (ибо Роджер был совершенно уверен, что понятие бога так же мало доступно фрейлейн Инге и мистеру Робертсону, как любому животному), — и вот она, часовня эта, чьи стены впитали в себя моленья тысяч людей, стала обыкновенным жилым помещением. Ее балки, взиравшие сверху на детские малевания фрейлейн Инге, видели когда-то ряды склоненных голов и отвечали гулким эхом на жаркие мольбы кающихся грешников. Значит, что-то все же сохранилось… но что?

— А теперь я пойду.

Голос Райаннон вернул Роджера к действительности и ко всему грузу его тяжких нужд. Внезапно он понял, что не в силах перенести одиночества, — нет, только не сейчас; ему нужно ощутить хоть немного человеческого тепла, нужно хоть немного прийти в себя. А здесь, в этой часовне, примостившейся на скалистом уступе горы, куда доносятся лишь вздохи ветра из населенной друидами рощи внизу в лощине, здесь ему будет невыразимо одиноко.

— О, прошу вас, не уходите! — взмолился он. — Понимаете… я так благодарен вам за то, что вы помогли мне, показали эту часовню, и это, мне кажется, разрешит все мои проблемы, поскольку мне ведь нужно ненадолго… но если вы сейчас уйдете, все будет испорчено. Я хочу сказать…

— Что вы хотите сказать?

— Нет, ничего, просто… Мне сейчас очень нужно, чтобы кто-то был возле, чтобы я мог с кем-то поговорить, обсудить что-то. Клянусь богом, я не стану покушаться на вас: я далек от таких мыслей. — Он говорил вполне искренно. — Если я обоснуюсь здесь, мне надо протопить печку, просушить помещение, прибрать, подмести и приготовить себе еду, и все это необходимо сделать сегодня же. Завтра у меня уже не будет на это времени, да и не только завтра, но всю неделю. А я, правду сказать, так устал, так пал духом и, ну, в общем, как-то так выбит из колеи, что одному мне тут нипочем не управиться. Если вы уйдете и мне не с кем будет перемолвиться словом, я просто лягу — и пропади все пропадом!