Читать «Правила перспективы» онлайн - страница 166

Видимо, дети этой самой фрау Хоффнунг или Хоффман здесь, догадался Перри. Он остановился, сдвинул на затылок каску и почесал запаршивевший потный лоб. Она схватила его за руку и, указывая на дом, затараторила по-немецки.

Да, так и есть.

Беда в том, что дом-то почти разрушен.

Целая куча кирпичей высыпалась на улицу из парадного входа. Обломки завалили лестницу и холл — точно дом выблевывал собственные внутренности. Перри достаточно знал по-немецки, чтобы понять: meine Kinder — мои дети. Он даже знал, что посвященный мертвым детям гимн Малера называется "Kindertod", или как-то похоже.

Как все сошлось.

Ему нравился Малер — и нравился свинг и джаз. Его увлекали самые разнообразные вещи. Ему бы пожить подольше, чтобы успеть сплести из этих увлечений нечто значительное, именуемое Жизнью с большой буквы. Глупо лезть в аварийное здание, искать мертвых детей обезумевшей немки. Свернутое в трубочку полотно — его богатство — при нем, война вот-вот кончится, его, быть может, и не убьют, и он вернется домой и проживет интересную, счастливую, удачную Жизнь, вдалеке от всех трагедий Старого Света. Он будет рассказывать внукам, как сражался со злом и помогал добру, повторяя дрожащим старческим голосом: "Да, ребятки, смерть была совсем рядом, но я еще хоть куда". Он хочет писать картины — настоящие картины. Он достоин большего, чем тупая должность коммерческого агента, иллюстратора-халтурщика, единственная мечта которого смотаться в августе на недельку в глухомань и порыбачить. Он не допустит, чтобы его жизнь свелась к приобретению бытовых приборов и сухого корма для собаки. Свелась к Морин за гладильной доской.

Но женщина, у которой слезы текли по щекам и капали с носа и подбородка — словно шел проливной дождь, умоляюще тянула его за руку.

— Не суетись, — сказал Перри. — Ну, давай успокойся.

И, тихо насвистывая мотив "Завтра будет славный день", он вытащил фонарик и посветил на дверь.

Он и сам не понимал, зачем ввязывается, чего ради лезет на гору мусора и внутрь здания — все его нутро восставало, но он лез и лез дальше и дальше. Женщина не отставала от него ни на шаг.

Во всем есть свой смысл, своя красота.

"В том, что я делаю, есть и смысл, и красота", — подумал он, и душа его исполнилась радостью, даже опасность, притаившаяся в полуразрушенном доме, даже дымная темнота, которую, словно луч прожектора, пронизывал его фонарик, все имело смысл и красоту.

"В том, что я делаю, это есть", — решил Перри.

47

Если бы жизнь могла быть такой же простой и прекрасной, как музыка, думал герр Хоффер. Взять, к примеру, "Любовь поэта" Шумана, опус 48. Тоже цикл песен на слова Гейне. Сабина подарила ему эти пластинки на день рождения много лет назад, а когда узнала, что Гейне еврей, захотела их выкинуть — больше из страха, чем из фанатизма. Разгорелась страшная ссора, он победил и запер пластинки в ящике стола. Потом она прочитала в газете, что в Вене фюрер посетил концерт, на котором исполняли этот цикл Шумана, и пластинки вернулись в гостиную.

Или шесть пластинок с ораторией Генделя «Мессия». Когда началась война, Сабина побаивалась их включать, потому что там пели по-английски. Она предпочла старонемецкие народные песни и танцы. Вообще-то ей нравился джаз, но джаз был в опале. Еще ей нравился Иоганн Штраус, она собрала множество его пластинок. Герр Хоффер не стал ей говорить, что в венах Штрауса тоже текла частица еврейской крови. Он был не из тех, кто находит развлечение в семейных ссорах. Штрауса он, однако, не любил и, когда она ставила очередную пластинку, удалялся в спальню с книжкой. Она поступала так же, если он заводил Генделя или Шумана. "Музыкальная война, да и только", — пошутил он однажды.