Читать «Правила перспективы» онлайн - страница 124

Сколько раз в Кларксберге, по вторникам вечером в аудитории Старой школы, зажав в пальцах угольный карандаш, пытался он передать на бумаге этот вес обнаженной натуры, это неотъемлемое свойство человека, и заканчивалось все ничем. Грязное пятно, беспомощная мазня.

Ограничь пространство, говорил преподаватель.

Парень с ума сходил от Кандинского, от сведения всего изобилия мира к динамике и силовым линиям, когда вместо обнаженной натуры выходит стремянка с корзиной. А как же вес, мистер? Как же дымный запах ее волос? Кому, на хрен, нужен Кандинский?

Это хорошо, что он не знает немецкого. Порой разговор, словно бульварное чтиво, против воли уносит тебя бог весть куда, на какое-то унылое мелководье.

Berlin ist eine Reise wert.

Здесь и сейчас он счастлив, обнимая совершенно чужого ему человека, с которым нельзя даже поговорить. Их близость ничто не нарушает. Что-то во всем этом есть доисторическое. Могучее, необузданное и доисторическое. Будто он убаюкивает ее в пещере, а по снегу у входа рыскают саблезубые тигры.

И он съел ее волос. Пожевал и проглотил. Теперь она принадлежит ему, а не Генриху.

Вовсе не бедняге Генриху, что отправился на тот свет.

Если ты решил жить, всегда найдется ради чего. Но это не значит, что выбор есть всегда. Зачем мы живем? Чтобы помнить. И это все? А если умрем? Куда девается наша память? Я спросила об этом тощего, когда он пришел, но [за?] его очками не нашлось ответа.

33

Даже эта жуткая голая баба с отполированными сосками сделалась ему так близка, что он испытывал к ней симпатию.

Он дорожил музейным постоянством; в старые добрые времена, когда рабочий день заканчивался и все расходились по домам, герр Хоффер любил бродить по пустым залам. По-разному освещенные, они казались огромной страной с запутанной географией, дикими лесами и бесконечными дорогами. То и дело он замирал перед какой-нибудь картиной, словно видел ее впервые.

Теперь здесь не осталось ничего!

Кроме партийного мусора наподобие «Зари» с ее глупой порочной ухмылкой — все низвелось к этому убожеству. Ему захотелось сбросить ее с лестницы, превратиться в обросшего мускулами сверхчеловека и швырнуть ее вниз, чтобы она там разбилась.

Вместо этого он провел рукой по мраморному плечу, думая о том, как сидел рядом с Хильде Винкель, как его рука покоилась на ее худенькой спине. Какой холодной и безжизненной была «Заря» при сравнении с Хильде! А вдруг через тысячу лет этот хлам будет единственным, что уцелеет от современного искусства?

Где все картины Древней Греции? Обветшали, погибли. Бронзовые скульптуры? Переплавлены, чтобы расплатиться с солдатней!

Донесшийся снаружи глухой удар не произвел на лежащую статую никакого эффекта, хотя с потолка и посыпались куски штукатурки. Один застрял у нее в пупке, второй лег на приоткрытый рот, словно палец. Он посмотрел вверх: замысловатая лепнина из раковин и винограда пошла огромными трещинами. Разрывы падавших неподалеку снарядов не проходили для здания бесследно. Герр Хоффер разволновался еще сильнее, но с места не сдвинулся. Несмотря на опасность, уходить не тянуло. Что это было, отчаяние? Сияющие мраморные груди возбуждали его. Фюрер считал, что в грудях разбирался один Боттичелли, Ротман же, очевидно, ошибся в расчетах. Герру Хофферу хотелось одного — нежных женских объятий, лечь между крепких, теплых ног и раствориться. Вскоре после того как начались налеты, Сабина потеряла к сексу всякий интерес. Когда-то он был ей так нужен — теперь же она слишком много нервничала и очень уставала. Нервные срывы вытравили из нее все. Как она боялась за детей! И он тоже! Но все равно не мог подняться со скамьи. Может, у него тоже срыв? Или надвигается мигрень? Господи, прошу тебя, только не сейчас.