Читать «Легенда о Травкине» онлайн - страница 5

Развернув пропуск, Вадим Алексеевич увидел на нем разные потешные фигурки, оттиснутые детским типографским набором: пионер с горном, солдатик с ружьем, Чапаев на коне. Этими значками Травкину разрешался проезд к площадкам, где работали его подчиненные, и пребывание на них, только на них.

Потекли годы, разукрашивая новые пропуски Травкина новыми фигурками. На чапаевского коня нацелилась танкетка, к ней пристроилась стреляющая пушечка, а там уж хороводом потянулось потешное войско: матрос, махающий флажками, связист с катушкой провода, пограничник с овчаркой. Человечки теснились грозной техникой, пока наконец приказом начальника полигона вместо пропуска Травкину выдали особую книжицу. Вадиму Алексеевичу разрешили бывать на всех площадках полигона, на всех огневых позициях, ему дано было право заходить в подземные галереи и ангары и разъезжать по степи, пользуясь дорожными льготами.

Михаил Михайлович Стренцов покинет полигон и станет служить около маршала Неделина, ракетного Главкома. Он переживет момент гибели маршала и свиты его в пламени и грохоте взорвавшейся ракеты. При встречах с сослуживцами и знакомыми Стренцов пускался в объяснения: «Ну, понимаешь, он сидел, а я стоял рядом, а потом пошел, отпросился в лазарет, с вечера ногой мучился, подвернул ее, хромал, оступился где-то...» С течением времени законы разговорного жанра усекли фразу до сдавленного проклятья: «Ну, оступился, ч-черт!..» Видимо, в куцые слова эти Стренцов вкладывал большой смысл, только ему понятный, потому что разительно изменился после взрыва. Уже не верткий чистюля, первый арап и прохиндей Вооруженных Сил, а вальяжный мужчина, отрастивший баки, отпустивший гриву до самых плеч, нанизавший на пальцы перстни и кольца. Себя стал называть так: экс-майор. Чем занимался — никто в точности не знал. Служить продолжал, но в форме его не видели. Написал книгу о кознях и происках и частенько жаловался: «Нет, наша цензура — не то что ваша...» Особо нравящимся ему людям совал визитную карточку с четырьмя телефонами. Любовно отращенный ноготь скользил по цифрам, Михаил Михайлович Стренцов давал пояснения: «Это — Ордынка, это — Горького, это — Лубянка, это — Гоголевский...» На словах сообщал и пятый, домашний. Ни по одному из указанных в визитке телефонов найти Стренцова не удавалось, но трубку домашнего поднимали сразу, и девчоночий голосочек звал: «Папа, тебя...»

2

В раздольной казахстанской степи Травкин и сотня инженеров его, рассованных по площадкам полигона, настраивали и сдавали военпредам радиолокационные станции обнаружения и наведения: «Амуры», «Камы», «Волги», «Доны» и прочие, ибо неисчислимы на Руси реки. Про себя, в думах своих, Травкин сравнивал станции с собаками, помогавшими охотнику находить и убивать зверя, и радиолокационные станции, одухотворенные собачьими повадками, вели себя порою странно. «Волга», к примеру, была неразвитым тупым щенком, одинаково реагирующим на любой объект в зоне видимости, одинаково громко и однообразно лающим на своего и чужого. Нервная и самолюбивая «Припять» не различала новых целей, зубами вцеплялась в наугад выбранную, и оттащить ее от случайной добычи было уже невозможно. Были станции-умницы, отлично разбиравшиеся в том, где настоящая утка, а где подсадная. Попадали на полигон и гениальные одиночки, но участь их складывалась горько, потомство они давать не могли, в серию не шли, потому что требовали особых приправ и нежного ухода, а промышленность не могла пока технологически обеспечивать того и другого. И калеки привозились в степь — плоды, зачатые в спешке каких-то дат, по пьяной лавочке дутых обещаний, несчастные детки, сработанные без любви, без страсти. Бывало, всучивали Травкину и выкидышей, упорно уверяя его, что медали, полученные родителями на выставках, гарантируют потомству долгую жизнь. Уродцев этих волочить бы на живодерню, но их везли и везли на полигон — в надежде, что, попав в собачью стаю, они научатся все-таки нюхать, смотреть и лаять, и случалось нередко, что ожидания оправдывались, чувства щенков развивались, обострялись, и уродец, торчком поставив уши-антенны, гавкал радостно, давая точные координаты цели, заливисто лаял, помогая наводить ракету. Но еще чаще случалось иное, непоправимое. Из собачьего роддома Травкину слали телеграммы, подписанные медалистами, но переубедить его было невозможно.