Читать «Дольче агония» онлайн - страница 102

— Вот болваны-то, — сквозь зубы бормочет Шон, пока все прочие, прихрамывая и сопя, как буйволы, взбираются по лестнице. — Что нам сейчас требуется, так это добрый, по-настоящему горячий кофе с сахаром, виски и сливками. Пойду попрошу Рэйчел, чтобы сварила нам его.

Но жизнь в доме отнюдь не замерла на время отсутствия мужчин: когда они возвратились в гостиную, там уже царила совсем другая атмосфера. Они услышали звуки музыки, и их взорам предстала картина эпохи Возрождения «Мадонна с младенцем и музицирующими ангелами». Бет обнаружила в одном из углов комнаты гитару и, наигрывая на ней, глубоким трепетным голосом запела «Where Have All the Flowers Gone?»; Кэти, Патриция и Рэйчел тоже что-то подмурлыкивали, приблизительно созвучное основной гармонической линии, Хэл Младший, сжав кулачки, спал на алом бархате, прикрывающем колени его матери; что до Арона, он опять убавил громкость своего слухового аппарата и покачивался в кресле-качалке, не отводя взгляда от рук Хлои.

У мадонн Беллини такие руки, говорит он себе. (Вечерами, когда девочки уходили спать, а Куррия отправлялась к себе в «кайю», они с Николь в своем доме на Береа, там, в Дурбане, часто проводили часок-другой, листая книги по искусству. «Нет, ты обратил внимание на руки!» — спросила однажды Николь, когда они вместе любовались Беллиниевыми Непорочными Девами, и он, глянув раз, уже не мог от них оторваться. За свою жизнь Беллини сотни раз делал наброски рук Богоматери, рисовал их и писал: руки с сильными длинными пальцами, отмеченные печатью мудрости и благоговения, всегда сомкнутые на теле Иисуса, то пухлого новорожденного, то изувеченного мертвеца. Руки мадонны, руки Матери Скорбящей. Изгибы этих перстов выражали радость и нежность, муку и горе. Кто будет держать в объятиях мое мертвое тело? — спрашивает себя Арон. Тело своего отца держал он сам, они были рядом в тот миг, когда жизнь покинула его, а мать молилась и плакала в соседней комнате. Сладостная и грозная тайна этого мгновения, память о котором каленым железом выжжена в его сознании, ибо даже когда при этом присутствуешь, смотришь, не отрывая глаз, всеми силами души ловишь каждый вздох, что вырывается из груди умирающего, даже тогда не можешь постигнуть. Человек в его уникальности. Массивное, крепкое тело, чья мощь всегда была твоей опорой, на которую ты так привык полагаться, становится совершенно инертным, оно отвергает жизнь или само ею отвергнуто, то, что осталось, — не более чем кусок дряблой плоти, которую надо вымыть и одеть, голый труп, лежащий на кровати, его тяжело ворочать. Только что он был здесь, мгновение — и его больше нет. Потрясение от его отсутствия, а ведь ты был предупрежден, ты воображал, будто готов к этому. И безумный всплеск жизненной энергии, внезапно переполняющей тебя, как будто сила умершего, покинув отца, отхлынула к сыну. Дикарская жажда бежать куда-то, кричать, есть, пить, говорить — и потребность в молитве. О Кадиш! «Мой отец мертв». Больше тридцати лет минуло, а его все еще ошеломляет эта фраза. По ночам бездыханное тело отца часто является ему в сновидениях; в те же потемки Арон прячет осязаемо внятное сознание своей собственной бренности.)