Читать «Столовая гора» онлайн - страница 12

6

Зовут всадника Халил-беком. Он аварец — первый, единственный художник в своей стране . Черты его резки, тонки, узкая талия туго стянута ремешком; походка, как у горцев, кажется танцующей. В нем живут неслиянно два человека — европеец и азиат, дитя, улыбающееся солнцу. Он привязывает коня к фонарному столбу.

— Доброго утра,— говорит Халил гортанным голосом,— приятного дня,— и двумя пальцами касается лба у края папахи, как делают это все мусульмане.

— Вы ездили в горы? — спрашивает его Милочка, ставя перед ним стакан чаю.

— Я ездил смотреть на горы,— возражает он,— горы далеко… Но с Чертовой долины Казбек виден особенно четко. Он стоит, как седой пастух над стадом своих овец.

— Я хотела бы побывать на его вершине,— мечтательно говорит Милочка.— Я знакома с маленькой старушкой, первой из людей взобравшейся туда. Она была там впервые много лет назад и с тех пор каждое лето отправляется туда, точно правоверный в Мекку. Несмотря на свои седые волосы, она все еще кажется молодой. А какие там цветы расцветают под снегом…

Халил-бек пьет чай, белые зубы его впиваются в мягкий чурек, пахнущий спелым пшеничным колосом, а глаза улыбаются, глядя на Милочку. Ах, эти женщины, разве они что-нибудь понимают. Они всюду хотят проникнуть, до всего дотронуться пальцами, разоблачить все тайны, спустить Бога на землю.

Так они разговаривают, оба склоняясь над круглым столиком.

Милочка любит слушать рассказы Халила об Аварии — этой оторванной от мира стране, высоко вознесшейся на горах Дагестана. Там девушки ранним утром ходят к роднику за водою — только тогда их может увидеть греховный глаз юноши. Там до сих пор еще звучит песня Гейлюна, этого солнечного бога, ушедшего от людей, чтобы на высотах зверям и птицам петь свои песни о том, как прекрасны и благословенны небо, земля, травы, плодоносящая жизнь.

В кафе входят все новые и новые посетители. Они смеются, громко говорят, размахивают руками, рассказывают о своих делах так, точно находятся у себя дома. Это бритые актеры и актрисы. Они спешат на репетицию, у них на счету каждая минута, режиссер назначил сбор ровно в двенадцать — раз и навсегда. За опаздывание вывесят штраф. Это не реклама, а «уж будьте уверочки».

Вот потому-то они и толпятся у Дарьи Ивановны, стоя едят мацони, обжигают себе губы чаем.

— Вы только подумайте, нет, вы только подумайте! — кипятится одна из них.— Я встаю в шесть утра, убираю комнату, приношу с Терека воду, потом бегу на базар, с базара домой, ставлю чайник, кормлю детей, колю дрова и бегу в театр. Разве можно поспеть вовремя? Разве можно в такое время требовать аккуратности? Это нахальство, это черт знает что!

И все поддерживают ее, находят новые доказательства нелепости постановления режиссерской коллегии, все новые оправдания своей неаккуратности.

— Не забывайте к тому же, сколько выходит времени на то, чтобы продать брюки,— рокочет чей-то бас.— Я каждую неделю продаю что-нибудь из своего гардероба. Скоро мне не в чем будет играть, а тут говорят об аккуратности и дисциплине.