Читать «КНИГА О ПРАШКЕВИЧЕ, или ОТ ИЗЫСКАННОГО ЖИРАФА ДО БЕЛОГО МАМОНТА» онлайн - страница 47

Поэзия пытается взять эффектами, как живопись у Куинджи.

Просто прочитать стихи перед публикой — что может быть банальнее и скучнее? Такая форма выступлений давно устарела. Это я пересказываю мнение куратора одного из поэтических салонов Москвы, вычитанное мною в номере газеты «Книжное обозрение».

Жест, жест и еще раз жест. Жест первичен, поэтический материал — вторичен. Новая поэзия — поэзия жеста. Без жеста поэзия усыпляет.

Мне очень нравится фраза Мао Цзэдуна, которую он сказал Хрущеву, перед тем как встать и уйти после первого акта балета «Лебединое озеро»: «Почему они все время танцуют на цыпочках? Меня это раздражает. Что они, не могут танцевать как все нормальные люди?»

Вот и меня раздражает современная приверженность поэзии не к внутреннему, а внешнему. Да, я понимаю: кому книга «Тихий Дон», кому штопаный гондон, — это вечно. Вон, по телеку показывали в популярном народном шоу, как какой-то Михневич из Гамбурга исполнял мелодии при помощи сдавливания ладоней. Звук пердячий, но мелодии угадывались вполне. Татьяна Толстая была в восторге.

Поэзия и ее авторское звучание — тема особая, деликатная. И больная, это само собой, ведь не каждому из поэтов дано от Бога говорить гладко. Этот косноязычен, тот заикается, другой вовсе говорить не умеет — вырезали язык. Лучшая поэзия говорится не языком, а сердцем. Точно так же и в живописи. Только тот человек художник, кто пишет сердцем, а не руками.

Простите за долгое рассуждение на малоинтересную тему, но виновником был Прашкевич, это он подвиг меня на занудство.

И потом, раз подвернулся случай высказать наболевшее и невысказанное, грех им не воспользоваться.

Я намеренно не сравниваю стихи Прашкевича со стихами других поэтов. Самое мерзейшее из занятий — сравнивать поэта с поэтами. Классиков с современниками. Живых с мертвыми. В том де явно полифония Анненского, в этом — скрыто — пантеизм Тютчева. Тот, подлец, поднахватался из Бродского, этот слямзил концовку у Мандельштама. Получается, будто бы у поэта своего не может быть по определению. Понимаю, в поэтическом жанре с формами всегда было туго. Это вам не природа-мать с ее любвеобилием и фантазией. У природы даже мелкое насекомое скалит жвалы иначе, чем окружающие. В поэзии же, куда ни сунься, те же ямбы, хореи и амфибрахии плюс еще с десяток подобных неудобопроизносимых чудищ, существующих со времен Гомера.

И все-таки сравнение будет.

Стихи Прашкевича классичны, как Колизей.

Во! И дики, как лохматые водопады на скалистых берегах Итурупа.

Они естественны, как человеческое дыхание. И искусственны, как само искусство.

Вот такие его стихи.

Интересно, что и в науке этого пытливого юношу привлекала не только сама наука, но и поэзия ее языка.

«Язык науки!

Снежный заряд. Солнечная корона. Пустынный загар. Вечная мерзлота. Роза разлома. Бараньи лбы. Курчавые скалы. Профиль ветра. Дождевая тень. Ленточные глины. Зеркала скольжения. Угольные мешки. Ледниковый щит. Висячая долина. Мертвая зыбь. Шепот звезд. Атмосферный фронт. Конус выноса. Вересковая пустошь. Струйчатые потоки...» Это выдержки из толстой тетради, куда герой повести «Черные альпинисты» выписывает научные термины.