Читать «Символ веры» онлайн - страница 120

Перрон оцеплен, у солдат стертые лица, офицеры вяло выбрасывают ладони к козырькам. Им явно не хочется. Плевать на них…

Пульмановский вагон, на площадках пулеметы, нас будут охранять. От кого и зачем?

Отправляемся, сижу в салоне Верховного, дамы ушли к себе, он зябко кутается в плед, вопросительно смотрит из-под бровей. Ему хочется поговорить. Со мной? «Ваше высокопревосходительство?» — «Оставьте титулы, Алексей Александрович… Зачем?» — «Александр Васильевич, мы не должны отчаиваться». — «Вы еще добавьте: у нас все впереди, и получится заголовок для газеты. Нет… Сердце и ум подсказывают другое. Я сравниваю свои ощущения теперь и пятнадцать лет назад. Тогда, в Порт-Артуре, японцы взяли нас в плен — после этой позорной капитуляции Стесселя — и предложили на выбор: честное слово — не поднимать больше оружия или плен. Знаете, я не колебался. Я пошел в плен с матросами своего миноносца… Нет, тогда я был прав и чувствовал себя иначе…» — «Вы ведь не признаете власти Совета Народных Комиссаров?» — «Никогда. Этот репей, выросший из анархии… Я очень плохой политик, жизнь подтвердила это, я посредственный военный, но я — честный человек!»

Он ушел, я просмотрел разложенные на столе бумаги. В случае нашего пленения красными (правде надобно смотреть в глаза, а не в подбородок) эти бумаги сослужат дрянную службу. Вот: переписка по поводу событий в Куломзине — лакомый кусочек для ЧК, поэтому в огонь их, в огонь!

Компрометирующие документы сожжены. Впрочем, это наивная попытка уйти от реалий. Красные вздернут нас не задумываясь. Наша вина — борьба против них, она была кровавой — с их стороны тоже, но победители судят только нас, это закон истории, он уже не раз подтверждался. Бедная Россия, в ней любят пить кровь ближнего и проливать ее морями… Особенность национального характера, наверное. Что ж, теперь победители прольют кровь побежденных…

Надя дремлет, свернувшись калачиком. Едва вошел — проснулась: «Что-нибудь… такое, да?» — «Ничего. Пока ничего». Мне жаль ее до безумия, до судорог. (В моем несчастном мозгу пульсирует, как «мане, такел, фарес»: зачем я потащил ее с собой? Зачем согласился? Она была бы сейчас с победителями, ее жизнь, возможно, пошла бы совсем по другому руслу.) «Миленький ты мой… Я преступник». Она молча улыбается, в этой улыбке непреклонная уверенность, она знает нечто неведомое мне. «Где ты — там и Россия. Для меня непреложно. Никогда больше не говори об этом. Бог видит все».

— Собери вещи. Мало ли что…

— Я ничего не распаковывала.

…Колчак проводит очередное совещание. По-моему, он все прекрасно осознает. У него мертвые глаза. Я что-то говорю, меня кто-то слушает. Пустота.

За окном поезд, из окон торчат белые от мороза руки и лица, покрытые инеем. Таких эшелонов по всему нашему пути — десятки. Все паровозы — у чехов, они движутся на восток, этим длинным и сложным путем они возвращаются на родину. Они договорились с Советами. А если еще нет — договорятся в любую минуту.

— Цена договора — моя голова, — вдруг говорит Колчак.