Читать «Перловый суп» онлайн - страница 111

И дальше он пел оду абзацу приблизительно так же, как Михаил Самуэлевич Паниковский воспевал гуся. Гусь был для Паниковского смыслом жизни, а смыслом жизни Буди-наса был в этот момент каждый абзац — не его! — моей! книги.

И он выдавливал из меня эти абзацы, как пасту из тюбика.

— Опаздываешь, — свирепо оглядывал он меня. — Это хамство — отнимать два часа жизни у умирающего человека своим опозданием.

— Вы хорошо выглядите, Евгений Доминикович.

— Это ты так думаешь. Танечка с тобой не согласна, — кивал он на медсестру, принесшую ему очередную порцию лекарств. — Она считает, что я уже совсем не интересен в качестве объекта воздыханий. Правда, Танечка?

Бездыханная трубка с вишневым чубуком вяло болталась у него во рту. Незажженная, она была подобна катетеру — вроде, выполняет какую-то функцию, но... хуйня, в общем...

— Мне позвонил Лева Тимофеев. Сказал, что вроде, у нас с тобой что-то получается.

— ...сибо...

— Он это врет, чтобы меня не огорчать. Он считает, что горбатого (то есть, тебя) могила (моя могила!!!) исправит. Раньше ты писать не научишься. Или — научишься?

Я глотал больничный воздух пересохшим ртом. Он диктовал очередное домашнее задание по поводу очередных двадцати пяти страниц. Каждый день в больнице — по двадцать пять страниц.

Мы оба были прикованы к его больничной койке.

И когда рукопись была сокращена в полтора раза (!), Будинас, вышедший из больницы, осмелился послать ее — в распечатанном виде — Анатолию Ивановичу Стреляному,

Через три дня пришла телеграмма:

«Прочел пятнадцать страниц. Герой поступил в пединститут. За что вы его так ненавидите?».

— Хуйня, — сказал Будинас, спрятавшись от смущения в облаке дыма. — Все хуйня. Нужно переписывать.

Стреляный был прав: за что ненавидеть мальчишку-безотцовщину, только-только поступившего в провинциальный пединститут? За то, что ему предстоит стать первым президентом Беларуси? Вот станет — тогда и ненавидьте. Если есть, за что.

И мы во второй раз с топором в руках, пропахшие табаком, прорубались через дебри неуклюже расставленных слов и неточно сформулированных мыслей,

Когда моя книга «Лукашенко. Политическая биография» вышла в свет, главным комплиментом ей было:

— Как легко читается!

Конечно, легко. Так же легко гуляется по регулярному парку, разбитому на месте прежней чащобы. Я хотел бы позвонить ему и сказать:

— Евгений Доминикович, Вы — гений!

— Да? — с наигранным удивлением спросил бы он. — Ты уверен? Тогда приезжай.

Геннадий Лисичкин

Почему я завидовал Жене Будинасу

Совеем не потому, что он гораздо моложе меня. Я знал, что это очень сомнительное преимущество, которое или так быстро исчезает из жизни, или не успевает реализоваться. В результате старик может остаться молодым, а молодой — не вылупившимся цыпленком, то есть не успеет «прокукарекнуть».

Жене повезло. Он из числа тех, о которых в свое время сказал наш замечательный историк Натан Эдельман: только второе, не битое татарами поколение могло выйти на поле Куликово и одержать победу. Женя был одним из тех, кто не битый коммунистами, вышел, не имея нашего страха перед этим чудовищем, и начал говорить о том, о чем мы боялись говорить даже шепотом. А многие и думать. Мы смотрели на него и, завидуя, боялись: а вдруг его, а заодно и нас загребут. Не загребли. И от этого, то есть от него, мы стали бойчее. Этого не понять тем, кто не пережил страх сталинизма, даже не пострадав сам непосредственно от него. Тут был смешной эффект электропастуха. Я с удивлением наблюдал его, работая в колхозе. Стадо (в данном случае коров) загонялось на пастбище, огражденное не колючей, а тоненькой ниточкой проволоки, по которой шел ток от жалкой батарейки. Корова тыкалась носом в проволоку и получала легкий щелчок по носу. И так, весной, один-два раза повторялось. У коровы хватало разума не нарываться на неприятное ощущение. Она не подходила к проволоке весь сезон, до осени. Уже давным-давно батарейки отсырели и не работали, а электропастух продолжал свое устрашающее действие.