Читать «Харбинские мотыльки» онлайн - страница 128

Фрау Метцер — дама лет шестидесяти пяти, здоровьем пышет! Любительница поболтать; приглашала на чай и карты. Подумать только — карты! Пришлось расписать польку (третьим был торговец тканями снизу; умный, расчетливый, молчаливый эстонец, — он-то в результате и прибрал наши медяки).

Фрау Метцер чем-то похожа на Екатерину II с картины Шибанова, по-русски говорит чисто и охотно, вспоминает прежние времена, как в Петербурге жила, в Москву и Новгород ездила. "Богатая, великая страна была”, - вздыхает, не мне сочувствует, не нам, а самой — самой ей жалко: все-таки уловил я в ее вздохах, что Россия и ее страной была тоже! Много вздыхала и тяжело так, будто роняла ведро в колодец и потихоньку вытягивала с этими вздохами то 100 грамм черствого хлеба на день, то — с пенкой — темно-красную конину — таким был 1917 год в Ревеле!

Из последних гимназических новостей: один учитель съездил на экскурсию в Совдепию, приехал в глубоком нервном расстройстве, стрелялся, но выжил. Все, после этого ничего слышать о гимназиях и школах не хочу!..»

Отчет Ивана Каблукова о положении в Эстонской Республике на 1930-31. Секретарю Братства Святого Антония Алексею Каблукову

(написано рукой Тимофея Гончарова):

И всё-таки фашизм. Почему? Да потому, что мой «фашизм» это крик, который должен быть услышан. Молчать нельзя. Преступно — молчать. Мой «фашизм» — смысловая провокация, яркий, трагический образ, необходимый для того, чтобы расцветить блёклый облик нынешнего национал-радикального движения, давно уже ставшего призраком, уныло слоняющимся по улицам с хоругвью и свастикой. Наконец, это искреннее уважение к заблудшим героям былой Европы, чей опыт так же полезен нам, как опыт парижских коммунаров был полезен большевикам.

Делаю иконы для одного немца (12 часов в день), дает мало (2025 крон), никак больше не получается. (Помножь на 100, если по-старому в марках: 1 новая эстонская крона равна 100 старым эстонским маркам).

В самом конце апреля нас опять затопило, да так, как последний раз при тебе было, помнишь? Сидели, пустой чай гоняли. В мае после этого у меня обострение случилось, слег. Слава Богу, миновало.

Васильковы уехали в Чили, Строгов собирается в Америку. Горчаковы уже уехали в Африку. Оставшиеся где попало как-нибудь перебиваются: кто на торфе, кто на сланце, кто в школах, кто в штольнях или где придется, как мы. Отсюда русских во Францию на заводы чернорабочими отправляют вагонами. Условия там, конечно, очень неважные, но, принимая во внимание наше положение, мы с Тимофеем раздумываем поехать, как только мое состояние станет более-менее стабильным. За эти годы я многое о себе понял, ко многому стал терпим. О будущем я думаю так: лично меня там ничего не ждет. Движет мною одно — жажда быть полезным для России. Только как себе здесь найти применение? Жар внутри есть, а выхода ему нет, — оттого и сгораю. Живем впроголодь. Читаю только богословские книги. Средств записаться в библиотеку нет. Тимофей приносит от Веры Аркадьевны Гузман газеты. Но местные пишут плохо, да и верить никому не хочется. «Младоросская искра» меня смущает: много там глупостей и большевистская она какая-то. Присылай нам что-нибудь. А то: мрак, безработица и нищета. Такого плохого года в Эстонии еще не было. Все боятся думать о том, что грядет. В Принаровье и Причудье настоящий голод. Болезни косят людей. В нашем деле полный крах. Никто игрушек не покупает. Все деньги обывателей идут на дрова, еду, лекарства. Живем на хлебе и чае. Много рисую, да только не берут. Денег на краски тоже не хватает. Изготовляю краски сам: съедает время.