Читать «Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы» онлайн - страница 120

Набережная

Я — набережных друг. Я начал жизнь и детство там, где витает Дюк над лестницей Одесской. А позже я узнал в венецианских арках, как плещется канал у свай святого Марка. У Темзы я смотрел на утренний и мутный парламент, в сотнях стрел, в туманном перламутре. В душе всегда жива у лап гранитных сфинкса суровая Нева, где я с бедою свыкся… Но если хочешь ты в потоке дел столичных отвлечься от тщеты своих терзаний личных — иди к Москве-реке дворами, среди зданий, и встань невдалеке, между двумя мостами. Волна — недалеко блестит старинной гривной. Ты отделен рекой от набережной дивной. Кремлевская стена заглавной вьется лентой, где мнятся письмена руки восьмисотлетней. На зубчатом краю — витки и арабески, и вдруг я узнаю гравюру давней резки с раскраскою ручной, с гербом над куполами, с кольчугою речной, с ладьей на первом плане. А выше — при крестах в небесной иордани — воздвиглась красота всех сказок, всех преданий. Неясно — кто стоит (так сумеречны лики): без посоха старик или Иван Великий? А в чудные врата, как в старину бывало, — не входит ли чета при мамках, при боярах? И чудо всех церквей под золотом убора — две радуги бровей Успенского собора… О нет — я не ханжа, живущий в мире ложном! Но красота — свежа божественно, безбожно! И, в вышину воздев персты Преображенья, — диктует новизне урок воображенья.

Старые фотографии

Я наблюдал не раз жизнь старых фотографий, родившихся при нас в Октябрьском Петрограде. В начале наших дней в неповторимых сценах остановился миг на снимках драгоценных. Они скромнее книг, но душу мне тревожит печаль и боль, что миг продлиться в них не может… Как пожелтел листок из тонкого картона! Вот людям раздают винтовки и патроны. Вот, выставив штыки, глазасты и усаты, глядят с грузовика восставшие солдаты… Вот площадь у дворца, и, может, выстрел грянул — так строго в объектив красногвардеец глянул… Вот наискось летит матрос, обвитый лентой, и то, что он убит, всем ясно, всем заметно… Вот женщина в толпе перед могилой плачет, но мокрые глаза она под шалью прячет… Вот парень на столбе над невским парапетом, он машет картузом, крича: «Вся власть Советам!» Вот понесли плакат две молодых студентки… Вот Ленин над листком склонился на ступеньке… Вот первый наш рассвет и длань Петра чернеет, а девушка декрет на черный мрамор клеит… Но почему они на снимках неподвижны, — они, которых жизнь — начало новой жизни? Не верю, что навек мгновение застыло! Товарищи! Скорей вставайте с новой силой! И кто посмел сказать: «Остановись, мгновенье»? Вдруг будто пронеслось по снимкам дуновенье, как будто некий маг в фуражке-невидимке вдруг палочкою мах — нул — и очнулись снимки! Вот поднялся матрос и лег живой на цоколь, чтоб грудью отстоять от немцев Севастополь… Сошли с грузовика солдаты из отряда с гранатами — в окоп, в обломки Сталинграда… И две студентки, две наивных недотроги, снаряды повезли по ледяной дороге… Теперь они сдают экзамен в институте — другие, но они, такие же по сути… Вот женщина сошла со снимка в час суровый и в школьный зал вошла учительницей новой… И парень на столбе телевизионной вышки приваривает сталь под молнийные вспышки… И глянул в объектив нестрого и неловко похожий на того прохожего с винтовкой, но он держал чертеж в конверте из картона — ракеты, что взлетит звездой десятитонной! О, снимки! Снова в них заулыбались лица! Но я и знал, что миг не мог остановиться, что Ленин написал под новью наших планов знакомые слова: «Согласен. В. Ульянов…» Я прохожу в музей, я прикоснуться вправе к листовкам первых дней, к квадратам фотографий. Они глядят со стен и подтверждают сами, что тот, кто был ничем, стал всем и всеми нами!