Читать «Бедняки» онлайн - страница 16

Борис Александрович Лазаревский

Тоже доктора нашлись!.. Хотя может быть они и правы. Теперь два часа ночи. Все спят. Улеглись и картёжники. Пахнет табаком и йодоформом. В коридоре храпит дежурный фельдшер и слышно, как пулькает вода в ванной.

Сейчас я бы ни за какие тысячи не пошёл в эту ванную; прошлой осенью там застрелился один юнкер, которого я не знал, и это обстоятельство никогда не приходило мне в голову и не тревожило. Теперь же мне кажется, что, если я туда войду, то увижу его. И вчера, и позавчера, и сегодня я стараюсь угадать, о чём он думал прежде, чем спустить курок, — это до сладострастия интересно. Что он увидал после этого момента? Не верится, чтобы ничего.

Удивительнее всего, что я совсем не думаю о Соне, как будто бы её нет на свете и никогда не бывало, а было только существо, от близости которого у меня кружилась голова, а теперь голова кружится от уколов, которые мне делает доктор. После этой операции он всегда улыбается, а у меня голубеет в глазах, и сами собою выступают слёзы.

Понимаешь, — прежняя жизнь, со всеми её надеждами, кончена… Допустим, что я даже вылечусь, но я уверен, — так же как и в том, что сейчас передо мною горит лампа, — что я везде и всегда буду самому себе в тягость. И если бы Соня стала моей женой, то вместе с этим стала бы и самой несчастной женщиной. Я задним умом крепок. Да. Помнишь, ты говорил, что моя жизнь похожа на ломанную линию с очень острыми углами, это верно, — так было. А теперь мою жизнь можно изобразить в виде ряда вертикальных линий. Одна другой совсем не касается, так и дни моей жизни не имеют зависимости один от другого. Обиднее обидного, больнее больного сознавать, что я погиб в сущности от того, что физическое я побороло моё духовное я. Господи, если бы ты знал, как мне тяжело временами. Ну, да туда и дорога! Года через два-три и ты с этим согласишься, и так скажет всякий, кто прочтёт это письмо, только ты его порви. В случае чего я своему родителю напишу другое, но ты, ради Бога, ничего ему не пиши, ты его не знаешь, — меня не спасёшь, а его удар хватит. Впрочем, я ведь не собираюсь и не решил окончательно умереть, я только сознаю, что это будет лучше. В моей груди как будто сидит ещё кто-то, маленький, тёплый, горько плачет и всё приговаривает: „Нужно жить, нужно жить“.

А там, в ванной пахнет от стен мокрой известью, пулькает вода… Страшные минуты переживал там человек такой же, как и я, а теперь он для всех точно и не существовал.

Верю ли я в загробную жизнь? Много я над этим думал и ничего не придумал. Верю, что существование моё не уничтожится, но я не буду существовать сам по себе, а буду составлять одно целое со всеми теми, кто умер раньше. Обидно это невыразимо. О, если бы знать, что каждый останется самим собою, — тогда бы смерть не была страшна совсем. Если бы я теперь мог молиться, то молился бы только так: „Господи, сохрани после физической смерти мою индивидуальность“.

Ну, брат, записался, — уж и бумаги не хватает. Ты всё-таки не волнуйся. Не мог я написать ничего путного. Не бойся этого набора слов, я их пускал как сами вылетали. Всё-таки напиши да побольше о себе, а не обо мне. Удовлетворяет ли тебя университет? Что за люди студенты в массе? Очень ли они серьёзны?.. А вот мне сейчас легче стало, — знаю, что читать будешь и искренно посочувствуешь. Вот, брат, тебе и необыкновенный человек, и гений, как ты меня когда-то называл. Ну, будь счастлив. Сергей П.»