Читать «Ненумерованные письма маркиза Кюстина» онлайн - страница 133

– Не хотите – не верьте, маркиз, но я никогда не допустила бы, чтобы над Теодором, – интимно сократила она его имя, – нависал кто-нибудь, кроме меня.

Ирэна подавила еще один зевок. Она, представилось мне, словно живым теплым кошачьим мехом разлеглась и не на диване Инженера, а на плечах Е. Теодора, а он, не касаясь, только смотрел на нее с обожанием.

Все мы, живые и мертвые, обожаем времена своей молодости. Как сказал этот профессор Булгаков-Преображенский – «отстали от европейцев на 200 лет»? 2013 – 200 = 1813. Мне было тогда 23. В этом тоже, наверно, часть секрета нынешних моих интереса и симпатии к русским. И в этих двоих, Ирэне и Е. Теодоре, есть что-то вольтеровское – тот же задор, те же скромные результаты. Вот только вольтеровского: «надо возделывать наш сад», – я от них не услышал. Зманкомовец не возделывается, должно быть, полагают они. Может быть, – они правы. Может быть, – правы. Может быть, – правы... Боже правый! Как же я раньше этого не заметил?! Ведь ногти Ирэны на руках и на ногах острижены обратными дугами, и каждый палец заканчивается рожками! Из-за того, наверно, что они не накрашены, – не заметил! Но теперь будто ледяные сосульки скользнули мне в брюки, ухватили мои гениталии, повисли на них и тянут книзу, и те уже, кажется, со стула свесились как плавленые часы Дали, а сосульки проклятые их все холодят и щекочут, и тянут... Уф! Прошло... Не глядеть больше! Это кто же делает ей такие маникюр с педикюром? Не иначе, как сам Е. Теодор. Господи, приснись ему, скажи, чтобы стриг как все – с выпуклым закруглением! А заодно уж – приснись и владельцам Zman.com, пусть сменят название сайта, чтобы письма мои смогли обрести историческую законченность! Не плохо бы еще и присоветовать им ввести авторизацию отзывов на сайте. Вот уж не верю, что спасительный инстинкт самосохранения и презренные сестры, осмотрительность и осторожность, пересилят в зманкомовцах священную ярость, возьмут верх над выстраданной любовью к Отчизне и загонят их поодиночке в норы утерянной анонимности!

Усталые, протрезвевшие, мы сидели молча. Я размышлял об этой странной паре очень по-русски высокомерных и забавных голубков, Ирэне и Е. Теодоре, когда обнаружил, что уже некоторое время в другой комбинации составившаяся пара, Инженер и Е. Теодор, внимательно наблюдают за тем, как палец мой неосознанно, механически поглаживает схожее с нежным анусом начавшего мужать отрока нижнее углубление яблока, в котором топорщатся засохшие остатки фруктового цветка. Во взглядах их не было ни брезгливости, ни холода, одно отстраненное любопытство, но мне стало вдруг так грустно, так грустно, Господи!

Mon ami, завершая письма мои к тебе, не нумерую их намеренно, потому что они не являются последовательностью, цель которой – в конце подвести читающего к искусно навязанным выводам, да и насмотревшись в 30-х, 40-х с высоты Небес твоих на «Neuordnung» в Европе, я потерял всякий вкус ко всякому порядку. Мне достаточно наскучили уже, о величайший друг мой, и еврейские русские, и русские евреи! Проникнутый духом твоей всеохватной любви и прожив с этими людьми бок о бок в течение недлинного, но не столь уж и малого промежутка времени, я испытываю к ним искреннюю симпатию. Никто не смеет больше назвать меня русофобом. Но, Бог мой, общаясь с ними, я обнаружил, что пристрастия и идеалы их в отношении государственного устройства не претерпели с тех давних пор больших изменений. Почти так же, как и прежде, склонны они к всякого рода крайностям, так же готовы сорваться и понести, как когда-то понесли меня русские лошади, завидевшие персидского слона на дороге. Когда еще взгляды их изменятся? Ведь история мусахника Файвеля – скорее притча, чем быль. Обращаюсь к тебе ныне с просьбой, которую, возможно, давно уже ожидаешь услышать – ниспошли мне, Господи, сон, укажи, где начало того желоба или лестницы, по которым смогу я вернуться к тебе, прильнуть устами к роднику мудрости твоей, отдохнуть душою под сенью благости, кротости твоей и терпения!