Читать «Ненумерованные письма маркиза Кюстина» онлайн - страница 132

Обласканный манифестом толерантности, провозглашенным сейчас Е. Теодором, я представил себе, как посланником Твоим вхожу в паб терпимости, сопровождаемый Ирэной, Иженером и Е. Теодором, стены внутри драпированы радужными полотнами, заведение сие охраняется строго, чтобы какой-нибудь окончательно свихнувшийся фанатик не бросил в него разрывную гранату. Я переступаю порог, а там, внутри – российский государь Николай Первый и современный деятель Авигдор Либерман, сидящие на высоких стульях у стойки, прекращают государственный спор о наилучших формах правления и оборачиваются ко мне с ласковыми улыбками. Ко мне! Только ко мне! А снаружи проникнувшиеся сознанием всеобщего единения и любви всех существ рода человеческого, всех рас, племен и сексуальных ориентаций, волнуются и рукоплещут нам зманкомовцы.

Мне стало обидно в этот момент за них, за так жестоко порицаемых Е. Теодором зманкомовцев, как хемингуэеву американцу – за быка на испанской корриде. Как этот американец быку, пожелал я в это мгновение зманкомовцам победы над Е. Теодором. Ввязаться зманкомовцу в дуэль с ним на шпагах или рапирах высокоумного диспута нерасчетливо было бы и неразумно, и я решился от имени их пырнуть Е. Теодора складным ножичком в незащищенный пах, в слабое место всякого самопровозглашенного интеллектуала – в его самолюбие. Напрягшись, я воплотился, не сходя со стула, на котором сидел, в Зину Поселенку, и спросил его, будто отстучал на клавиатуре компьютера:

– А не кажется тебе, Е. Теодор, что у тебя синдром русско-еврейской самоненависти? Что ты, как сказал Вольтер, страдаешь от «презренной любви свинопаса к царевне», то есть, если тебе Вольтер не совсем понятен, – комплексом неполноценности по отношению к местным «старым элитам»?

– Это не Вольтер, а Жаботинский сказал о любви евреев к русской интеллигенции, – возмутился Е. Теодор.

– Не увиливай от ответа, Е. Теодор, – отвечал я, с удовольствием входя в роль Зины Поселенки, – ты ведь понял мой вопрос? Он ведь для тебя не слишком сложен?

Уже дремавшая на диване Ирэна по кошачьи приоткрыла длинную узкую щель одного глаза, прислушиваясь. Мне стало жаль Е. Теодора и стыдно за свой пинок ему спереди и ниже пояса. Если он сейчас спустит штаны, обнаружив тем самым, что от моего удара у него там огурец действительно стал зеленым, а помидоры красными, и примется дуть на них, то у него ничего из этого не получится – расстояние от губ до того, что ниже пояса, у него, как у всякого мужчины с брюшком, – слишком велико. И я, вернувшись в оболочку маркиза Кюстина, прихожу ему на помощь:

– Или вы, по Кончаловскому, – «светлая полоска», но на местном горизонте?

Ирэна зевнула, тоже очень по-кошачьи, но на человеческий манер отвернув голову, чтобы не утруждать себя необходимостью прикрыть зевок ладонью.