Читать «Джоанна Аларика» онлайн - страница 150

Весь смысл системы заключения под открытым небом Джоанна поняла не сразу. Ее привезли поздно вечером, когда было уже относительно прохладно, и она даже обрадовалась: не придется сидеть в какой-нибудь душной камере, по крайней мере свежий воздух. Но это было ночью, а к обеду следующего дня у нее уже голова раскалывалась от боли и глаза казались запорошенными битым стеклом.

Она нашла себе место в углу и сидела неподвижно, держась очень прямо — так, чтобы затылок едва касался стены. В таком положении боль распределяется как-то равномерно, а стоит немного опустить голову или склонить ее набок, и боль сразу как бы стекает к одному месту и становится совершенно непереносимой, способной довести до безумия.

Немного помогает, если отвлекаться. Например, читать про себя Гарсиа Лорку, или Рубена Дарио, или Габриэлу Мистраль. Или просто вспоминать имена бейсбольных чемпионов Колумбия Юниверсити, или хотя бы лица продавцов в той аптеке на 216-й улице, куда она обычно забегала съесть яичницу с ветчиной или выпить кока-колу. Впрочем, нет. О кока-коле думать нельзя.

Есть целый ряд вопросов, напоминание о которых— табу. Обычно это вопросы совсем другого порядка, чем кока-кола; гораздо, неизмеримо более важные. Например, твой ребенок, твой маленький Мигелито, которому не суждено жить. Удивительно, что и ребенок и кока-кола одинаково подпадают под одну категорию запретных тем. «Forbidden topics», как говорят наши друзья янки; темы, о которых нельзя думать, чтобы не сойти с ума или не захотеть пить еще больше. Тоже такое странное сопоставление: сойти с ума или захотеть пить! Что ж, нужно пройти соответственную подготовку для того, чтобы понять связь между этими двумя понятиями: жажда и безумие. Этого не поймешь у себя дома, где можно в любой момент пройти на кухню и распахнуть тяжелую бесшумную дверцу холодильника. Впрочем, холодильники, лед — это тоже табу.

Можно думать о Мигеле. Раньше нельзя было, а теперь можно. Обреченные на смерть имеют право думать о мертвых, не ощущая при этом никакой вины. Пока ты живешь, ты виновата перед ним уже самим фактом своего существования, а когда этот факт на твоих глазах превращается в фикцию, тогда совсем другое дело. Тогда ты можешь думать о нем и говорить с ним, как равная с равным.

Я рада за тебя, Мигель, милый. Будь ты сейчас здесь — тебе было бы очень, очень тяжело. Тяжело вдвойне, за себя и за меня. А так… Я надеюсь, что тебе не было очень больно. У тебя не болела голова, тебе не хотелось пить. Ты не видел перед собой этих раскаленных добела стен. Их ведь видно даже с закрытыми глазами, сквозь веки. Она такая тонкая — кожа человеческих век, она должна была бы быть светонепроницаемой, как черная бумага от фотопленки. Я так за тебя рада, мой Мигелито! Надеюсь, тебе было не очень больно — прошло ведь всего две-три минуты…

Я не выполнила твою волю, но ты же знаешь: я делала все, что могла. Конечно, не нужно было идти в лавку, но человек забывает об осторожности, когда ему так хочется есть. Мне тогда очень хотелось есть. Сейчас тоже. Почти так же, как и пить. Но теперь это ненадолго. Здесь все время умирают, каждый по-своему. Лучше всего умирают крестьяне, ладинос. Они просто ложатся и умирают молча. А та женщина, — кажется, жена какого-то муниципального советника, — она умирала плохо. Долго и плохо. Умирать нужно учиться у простых людей, это я поняла еще в госпитале. Я постараюсь умереть так, чтобы тебе не было стыдно за меня, мой любимый…