Читать «Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали» онлайн - страница 27

Глава 5

Поиски контригры

Тщательное ознакомление с литературой, посвященной изучению материалов, связанных с последними месяцами жизни Пушкина, оставляет странное ощущение. Поэту практически единодушно отводится роль пассивной жертвы. Этот образ, введенный однажды в пушкинистику, не обсуждается, принимается как аксиома. Все известные либо вновь открывающиеся факты, интерпретируются только под углом зрения принятой аксиоматики. Поэтому модель «кролика и удава» явно просматривается даже в самых смелых трактовках роли каждого из участников трагедии. Некие злые силы плетут интригу против свободолюбивого, наивного, мечтающего только о творчестве и спокойной семейной жизни в деревне поэта. А поэт полностью пляшет под дудку интриганов. Последние, используя его африканский темперамент, неумеренную ревнивость, шаг за шагом подводят поэта к вынужденным роковым поступкам. Эта канонизированная сказка никак не втискивается ни в рамки личности Пушкина, ни в многообразие дошедших до нас материалов и свидетельств очевидцев. Нестыковки между каноном и правдой заполняются пассажами о загадочности пушкинской истории, благо еще П. Вяземский «дал установку» будущим пушкинским биографам: «Эта история окутана многими тайнами…»

Но ведь не тайна, что Пушкин был человеком с огромным воображением, с интеллектом, многократно превосходящим интеллект его гонителей, да и друзей. Его искрометность, сарказм, склонность к розыгрышам, артистизм базировались на глубоком знании общественной жизни и жизни света. Пушкин был светским человеком. Он мечтал о деревенской жизни, пропускал балы в Аничковом не по причине принципиального отторжения столичной жизни, а исключительно из-за двусмысленности ситуации, в которую его поставило поведение жены. Достаточно вспомнить, как Пушкин переживал свои ссылки, как рвался он в Москву и Петербург. Мог ли создатель «Евгения Онегина», «Пиковой дамы», «Бориса Годунова», «Маленьких трагедий» стать безвольной игрушкой в руках Нессельроде и Геккернов? Неужели он не пытался организовать контригру? Откуда, наконец, у пушкинистов такая бездумная уверенность, доходящая до идиотизма, в наивности и примитивности автора «энциклопедии русской жизни»?

Да, Александр Сергеевич был «невольником чести», но никогда рабом обстоятельств. А главное, в понимании всей тонкости хитросплетений интриги, в которую его затянули многочисленные обстоятельства, Пушкин может дать сто очков вперед всем пушкиноведам вместе взятым, равно как и современникам, которые своими комментариями, дневниковыми зарисовками, поздними воспоминаниями зачастую лишь воспроизводили либо «мнение света», либо версию, запущенную самим Пушкиным. Как сказал другой поэт и по другому поводу, «лицом к лицу – лица не увидать».

И современники Пушкина, и вслед за ними пушкиноведы, эпицентром всей дуэльной истории считают анонимное письмо, полученное поэтом 4 ноября 1836 г. Это письмо, по мнению наиболее поверхностных исследователей и современников, «открыло глаза Пушкину», а по мнению других – явилось «последней каплей», вынудившей поэта пойти на отчаянный и где-то спонтанный шаг. Вспомним хотя бы свидетельство В. А. Соллогуба. «Прочитав пасквиль, Пушкин сказал: «Это мерзость против моей жены. Впрочем, понимаете, что с безыменным письмом я общаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое». В сочинении присланного ему всем известного диплома он подозревал одну даму, которую мне и назвал. Тут он говорил спокойно, с большим достоинством и, казалось, хотел оставить все дело без внимания. Только две недели спустя, я узнал, что в этот же день он послал вызов кавалергардскому поручику Дантесу». Ну, и как прикажите толковать это свидетельство очевидца? Если у Пушкина с получением пасквиля «открылись глаза», то где гнев, возмущение, откуда тогда такое самообладание, даже презрительная отстраненность? Если «последняя капля», то почему ни слова о вызове обидчика на дуэль и что за «загадочная дама»? Это свидетельство (как и многие другие) ровным счетом ничего не объясняет. На выручку приходит сам Пушкин: «Поведение вашего сына, – пишет он Геккерну в знаменитом преддуэльном письме, – было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным. Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту нужным. Случай, который во всякую другую минуту был бы мне крайне неприятен, пришелся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимные письма».