Читать «Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера» онлайн - страница 310

Когда супруги де Рие не бывали в Нуароде, в долгие зимние вечера Гийом и Мадлена оставались одни с Женевьевой. Она была равноправным членом семьи, ела с ними за одним столом, находилась в тех же комнатах. Ей исполнилось уже девяносто лет; все тот же мрачный фанатизм владел ее умом; держалась она по-прежнему прямо, но с годами стала еще более сухой и угловатой; нос ее еще больше заострился, рот запал, резкие морщины придавали этому суровому лицу, на котором залегли глубокие тени, сходство с какой-то зловещей маской. По вечерам, окончив работу, она устраивалась в той же комнате, что и молодые супруги; она брала свою библию с железными застежками, открывала ее и при неярком свете лампы начинала негромко и заунывно читать. Она читала так целыми часами, и лишь шелест переворачиваемых страниц прерывал ее монотонный и глухой голос. В тишине казалось, что она служит панихиду по умершему, ее неумолчные сетования напоминали однообразный рокот волн. Просторная комната содрогалась от ее бормотаний, чудилось, будто скрытые полумраком невидимые уста шепчут эти слова.

Порой по вечерам, когда Мадлена улавливала отдельные фразы из того, что читала Женевьева, ее вдруг охватывал тайный страх. Старуха обычно выбирала самые мрачные страницы Ветхого завета, кровавые, вселяющие ужас рассказы, которые вдохновляли ее и придавали ее голосу сдержанную страстность. Со злорадством говорила она о гневе и ревности жестокого, не знающего жалости бога, бога пророков, — единственного, которого она признавала; он беспощадно подавлял всех своей волей, его карающая десница поражала все живое и мертвое на земле. Дойдя до стихов, повествующих об убийстве и пожаре, Женевьева нарочно произносила их медленно, дабы насладиться всеми ужасами адских мук, раскатами грома неумолимого небесного суда. Она читала свою большую библию, и перед глазами ее возникал дрожащий, повергнутый к ногам своего властелина Израиль, она чувствовала, как все ее тело сотрясается от того самого священного трепета, который испытали иудеи, она забывалась и всхлипывала, ощущая на своих плечах раскаленные капли дождя, обрушившегося на Содом. Порой она сопровождала свое чтение зловещими изречениями; она судила так же строго, как сам Иегова, ее не знающий пощады фанатизм с наслаждением низвергал в преисподнюю грешников. Наказывать, убивать и жечь виновных казалось ей святой обязанностью, так как в ее глазах бог был палачом, бичующим нечестивцев.

Ее суровый дух угнетал Мадлену. Она бледнела — ей надлежало вымолить у бога прощение за год своей жизни. Ей казалось, что любовь и уважение Гийома были для нее отпущением грехов, но вдруг среди окружавшего ее покоя снова гремели жестокие слова о неизбежности кары господней. Неужели бог никогда не прощает заблуждений? Неужели всю свою жизнь она должна чувствовать тяжесть грехов молодости? Неужели ей придется за все расплачиваться? Эти мысли врывались в ее тихую жизнь, заставляли Мадлену с глухой тревогой думать о будущем; ее начинала пугать убаюкивающая безмятежность настоящего; кто знает, может быть, за этой ясной, невозмутимой гладью таится страшная бездна и достаточно малейшего ветерка, чтобы ее закружил дикий ураган, чтобы она захлебнулась и утонула в горьких подах отчаяния. Небо, о котором говорила Женевьева, вставало перед ней грозным судилищем инквизиторов, подземельем для пыток, где слышатся предсмертные крики и стоны и пахнет паленым мясом; все это являлось ей как страшное кровавое видение. В пансионе, когда Мадлена готовилась к первому причастию, ей внушали, что рай похож на очаровательную кондитерскую, где белокурые и розовощекие ангелы раздают сладости избранникам; позднее она с улыбкой вспоминала свою наивную детскую веру и ни разу не переступила порога церкви. Теперь кондитерская на ее глазах превращалась в судебную палату; правда, тому, что херувимы вечно будут жечь грешников раскаленным железом, она верила не больше, чем тому, что они вечно будут раздавать праведникам сладости; но хотя душераздирающие картины, которые рисовались в помутившемся уме старой фанатички, не могли внушить Мадлене страх перед богом, они смущали ее, все время напоминая о прошлом. Она понимала, что Женевьева, узнав о ее грехе, осудит ее на те муки, о которых читала с таким сладострастием; гордая и сильная своей беспорочной жизнью, она была бы неумолима. Иногда Мадлене казалось, что старуха сурово смотрит на нее; тогда она опускала глаза и чуть ли не краснела; она дрожала, как грешница, которой нечего надеяться на прощение. Не веря в бога, она верила в таинственные силы, в роковую неизбежность. Женевьева, высохшая и суровая, безжалостная и жестокая, кричала ей: «В тебе живет страх за твое прошлое! Когда-нибудь этот страх подступит к горлу и задушит тебя». Мадлене чудилось, что сама неумолимая судьба водворилась в Нуароде и неотступно преследует ее, повторяя мрачные, полные покаяния строфы.