Читать «Ангел гибели» онлайн - страница 176

Посвежевший, в новой хламиде, легко и быстро шел У в гору, возвращался домой. Но на душе у него было скверно, не по себе было. Одно дело — когда кормят его добровольно, сами рис приносят, а тут прямой грабеж. Конечно, о доброй воле вообще нельзя говорить уверенно, потому что она бывает только у полностью свободного, сытого и ничего не боящегося человека, а крестьяне такими не были никогда. Крестьяне всего боялись: богов, дьяволов, соседей, чужестранцев, родственников, начальства, солдат, стихийных бедствий. Его, У, тоже боялись, из страха и приносили рис. Но сложились эти отношения давно, и привычка скрадывала их темноватые стороны. Да и надо же ему, отшельнику, как-то жить? Может, распахать землю и насадить чего-нибудь растущего? Есть ведь и такие отшельники, строго говоря, только они и есть настоящие отшельники, потому что нельзя полностью уйти от людей, если от них зависишь, неправда в этом будет. И совсем уж худо самому являться, требовать, права качать. И бабу, бабу никак нельзя было брать в пещеру — не положено отшельнику. Впрочем, он это всегда знал. Почему же допустил? Может, надоело одиночество?

— Это они тебя здорово, — с профессиональным интересом поглядел на У сын. У махнул рукой. — Нет, правда, здорово. Жгли, что ли?

— Да нет, — нехотя сознался У, — это я сам немножко пошутил. Что у них там, военное положение? Я не понял.

Сын кивнул, подтвердил.

— И всерьез это, надолго?

— У них не о времени речь, а о географии, — поморщился сын. — Пока всех в повиновение не приведут, весь мир. А до той поры — готовиться к войне, бороться за великое объединение.

— А потом что?

— А кто их знает, если они сами толком не знают. Да и нужно ли им это — потом? Они-то сейчас живут.

— Это мне знакомо, — сказал У. — Раньше все сроки устанавливались до полного счастья. Двадцать лет, сорок лет, сто лет. Каждый новый правитель святым своим долгом считает срок окончательной победы установить. Дразнят толпу, как осла морковкой, а осел идет и не догадывается, что не догнать ему морковку никогда, что не морковка это, а видимость.

Женщина, увидев У, только ахнула. «Все отлично», — кивнул он ей.

Назавтра отряд направился в долину.

— У тебя тут с горы хорошо видно, — крикнул на прощанье Я. — Как заметишь дым, знай — это мы. Пока!

И ушел. Отшелестела трава, отшуршали камешки под ногами догонявшей отряд, но так и не догнавшей, пока не нужно, тени. Тень — она и есть тень.

— Ведь это плохо, наверное, всегда быть битым!

— А почему, собственно, плохо? Это моя форма общения с человечеством. Я встречаюсь с людьми, и они меня бьют, и я убеждаюсь, что они нисколько не изменились. Это даже интересно — убеждаться каждый раз, что люди не меняются. Не правда ли?

— Нет, это подло. Подло по отношению к людям.

— Подло? Если бы я встретил — и по голове, было бы подло. Мужчин, женщин, детей, стариков. А ведь меня бы тогда только сильнее уважали, таких уважают обычно. Как рассказывают восхищенно: и того-то убил, и этого побил. Поругались, скажем, семеро с одним, а потом в суд всех семерых на носилках несут, а у героя только одежка порвана да чужой кровью забрызгана… А со мной поругаются — всем хорошо. Я после побоев только здоровее становлюсь, можно сказать, чью-то долю неприятностей на себя принимаю, благодеяние оказываю. Они все равно кого-нибудь побили бы, но другим это во вред, а мне на пользу.