Читать «Женщина, вечная девочка... (сборник)» онлайн - страница 13

«Любила, следила, скорбя…»

Любила, следила, скорбя:

все что-то во мне горько мечется.

Писала, спасала себя,

а думала, что человечество.

«То ли где-то…»

То ли где-то,

то ли около,

осеняя духом плоть,

с чьих высот, с какого облака

ты диктуешь мне, Господь?

Всё отчетливее драма дней

на пространстве бытия.

Всё уверенней и грамотней

жизнь записываю я.

Обитаю в мудрой сказочке,

слушаю бессмертный гимн

и надеюсь: может, скажешь мне,

что не ведомо другим.

Нет прекрасней и потешнее –

быть с тобой наедине.

И спешит твое, не здешнее

открывать меня во мне.

Как счастливый сон под «баиньки»,

как беседа на завалинке –

откровенья жгучий миг.

Боже! Я смирнее паиньки.

Я – твой капиллярчик маленький,

вечный верный ученик!

«Писатели, спасатели….»

Писатели,

спасатели, –

вот тем и хороши! –

сказители,

сказатели,

касатели души.

Как пламя согревальное

в яранге ледяной,

горит душа реальная

за каждою стеной.

Гриппозная,

нервозная,

стервозная,

а все ж –

врачом через морозную

тайгу –

ты к ней идешь.

Болит душа невидимо.

Попробуй, боль поправ,

поправить необидимо,

как правит костоправ.

Как трудно с ним, трагическим,

неловким, словно лом,

тончайшим, хирургическим

капризным ремеслом.

Чертовская работочка:

тут вопли, там хула…

Но первый крик ребеночка –

святая похвала.

На то мы руки пачкаем,

скорбим при ночнике,

чтоб шевельнул он пальчиком

на розовой ноге!

«Пока вы живы, старшие мои…»

М. Луконину

Пока вы живы, старшие мои,

чьи речи и намеренья не лживы,

душе не оказаться на мели.

Не допустили б вы, пока вы живы!

Терзали вас забвенье и чины,

тоска и славы золотые жилы,

но и добро и зло обречены

с достоинством сносить, пока вы живы.

Сродни вам скомороший вольный дух

и таинство танцующего Шивы…

И если чей огонь в ночи потух,

он все-таки горит, пока вы живы.

Пока вы живы, не корю себя

за то, что ни успеха, ни наживы

бесплатно не отмерила судьба.

А как иначе жить, пока мы живы?

Не обманула никого в любви

и не врала ни с целью, ни без цели.

Пока вы живы, старшие мои,

вы кое-что нам все ж внушить успели.

Пока вы живы, старшие мои,

пусть корвалол заместо водки пьете, –

хотя и нам седины намели

года, – нам молодыми быть даете.

Почтительнее дочери родной,

здороваюсь, как робкий отрок, стоя.

Как дорог мне ваш нрав, вполне земной,

и ваши несравненные застолья!

В морщинах, погрузневшие уже –

особой красотою хороши вы…

Есть на кого равнение душе

с отрадою держать, пока вы живы.

Так проживу все, что – один лишь раз,

как зернышко с живучей вашей нивы.

Пусть кто-нибудь когда-нибудь и нас

вознаградит таким: «Пока вы живы…»!

Голос

Над миром птицы разливаются

на голых ветках, на весу.

Поют, ну прямо разрываются!

Они предчувствуют весну.

Гляжу на птиц непонимающе.

Их голоса звучат, как зов,

из почвы травы вынимающий,

с весны снимающий засов.

Как будто ими дерн питается,

и плес, и каждый лист в лесах…

Но есть еще побольше таинство,

таящееся в голосах.

Вот эта крохотная горлинка,

что так ничтожна, так сера, –

ее серебряное горлышко

куда огромней, чем сама!

Я палкою по ветке стукаю.

Она летит, смешна, мала,

и не волшебною свистулькою,

а так, букашкой в два крыла.

Но, словно бы томима голодом,

все безысходней, все сильней

она томится дерзким голосом,

ему темно и тесно в ней.

И так, как после вдоха выдохнуть

наполненная грудь должна,

стремится птица голос вытолкнуть,

который больше, чем она…

В том, что обычно необычное,

я убедить себя спешу.

И не ревниво, не обидчиво

за серой горлинкой слежу.

Потом на улицу сугробную,

вполне надеясь на успех,

я выхожу и голос пробую.

Но слаб он, как осевший снег!

И сразу всё вокруг шатается,

приобретая прежний вид.

И снова птичий голос таинство

необъяснимое таит.

Ах, птицы! Как ребенок голенький

начну от печки, от азов.

Я верю не себе, а горлинкам

с их лазерами голосов.

Ведь, счастливы или обижены,

среди затиший и шумих

мы чем-то все же в жизни движимы,

что много больше нас самих.