Читать «Стихотворения. Баллада Редингской тюрьмы» онлайн - страница 7

Оскар Уайльд

III

Тут камень тверд, и воздух сперт, И в окнах — частый прут. Глядел в глухой мешок двора И смерти ждал он тут, Где неусыпно Сторожа Жизнь Смертника блюдут И лишь молчанье да надзор — Единственный ответ На исступленную мольбу, На исступленный бред, А на свободу умереть — Безжалостный запрет. Продумали до мелочей Постыдный ритуал. «Смерть — натуральнейшая вещь», Тюремный врач сказал, И для Убийцы капеллан Из Библии читал. А тот курил, и пиво пил, И пену с губ стирал, И речь о каре и грехе Презрением карал, Как будто, жизнь теряя, он Немногое терял. Он смерти ждал. И страж гадал, Что происходит с ним. Но он сидел, невозмутим, И страж — невозмутим: Был страж по должности молчун, По службе нелюдим. А может, просто не нашлось Ни сердца, ни руки, Чтоб хоть чуть-чуть да разогнуть Отчаянья тиски? Но чья тоска так велика? Чьи руки так крепки? Оравой ряженых во двор, Понурясь, вышли мы. Глупа, слепа — идет толпа Подручных Князя Тьмы. Рукой Судьбы обриты лбы И лезвием тюрьмы. Мы тянем, треплем, вьем канат И ногти в кровь дерем, Проходим двор и коридор С мочалом и с ведром, Мы моем стекла, чистим жесть И дерево скребем. Таскаем камни и мешки — И льется пот ручьем, Плетем и шьем, поем псалмы, Лудим, паяем, жжем. В таких трудах забылся страх, Свернулся в нас клубком. Спал тихо Страх у нас в сердцах. Нам было невдомек, Что тает Срок и знает Рок, Кого на смерть обрек. И вдруг — могила во дворе У самых наших ног. Кроваво-желтым жадным ртом Разинулась дыра. Вопила грязь, что заждалась, Что жертву жрать пора. И знали мы: дождавшись тьмы, Не станут ждать утра. И в душах вспыхнули слова: Страдать. Убить. Распять. Палач прошествовал, неся Свою простую кладь. И каждый, заперт под замок, Не мог не зарыдать. В ту ночь тюрьма сошла с ума, В ней выл и веял Страх — Визжал в углах, пищал в щелях, Орал на этажах И за оконным решетом Роился в мертвецах. А он уснул — уснул легко, Как путник, утомясь; За ним следили Сторожа И не смыкали глаз, Дивясь, как тот рассвета ждет, Кто ждет в последний раз. Зато не спал, не засыпал В ту ночь никто из нас: Пройдох, мошенников, бродяг Единый ужас тряс, Тоска скребла острей сверла: Его последний час. О! есть ли мука тяжелей, Чем мука о другом? Его вина искуплена В страдании твоем. Из глаз твоих струится боль Расплавленным свинцом… Неслышно, в войлочных туфлях, Вдоль камер крался страж И видел, как, упав во мрак, Молился весь этаж — Те, чей язык давно отвык От зова «Отче наш». Один этаж, другой этаж — Тюрьма звала Отца, А коридор — как черный флер У гроба мертвеца, И губка с губ Его прожгла Раскаяньем сердца. И Серый Кочет пел во тьме, И Красный Кочет пел — Заря спала, тюрьма звала, Но мрак над ней чернел, И духам Дна сам Сатана Ворваться к нам велел. Они, сперва едва-едва Видны в лучах луны, Облиты злой могильной мглой, Из тьмы, из глубины Взвились, восстали, понеслись, Бледны и зелены. Парад гримас и выкрутас, И танца дикий шквал, Ужимок, поз, ухмылок, слез Бесовский карнавал, Аллюр чудовищных фигур, Как ярость, нарастал. Ужасный шаг звенел в ушах, В сердца вселился Страх, Плясал народ ночных урод, Плясал и пел впотьмах, И песнь завыл, и разбудил Кладбищ нечистый прах: «О! мир богат, — глумился Ад, — Да запер все добро. Рискни, сыграй: поставь свой рай На Зло и на Добро! Но шулер Грех обставит всех, И выпадет Зеро!» Толпу химер и эфемер Дрожь хохота трясла. Сам Ад явился в каземат, Сама стихия Зла. О кровь Христа! ведь неспроста Забагровела мгла. Виясь, виясь — то возле нас, То удалясь от нас, То в вальс изысканный пустясь, То нагло заголясь, Дразнили нас, казнили нас — И пали мы, молясь. Рассветный ветер застонал, А ночь осталась тут, И пряжу черную свою Скрутила в черный жгут; И думали, молясь: сейчас Начнется Страшный суд! Стеная, ветер пролетал Над серою стеной, Над изревевшейся тюрьмой, Над крышкой гробовой. О ветр! вигилии твоей Достоин ли живой? Но вот над койкой в три доски Луч утра заиграл, Узор решетчатый окна На стенах запылал, И знал я: где-то в мире встал Рассвет — кровав и ал. Мы в шесть уборкой занялись, А в семь порядок был… Но в коридорах шорох плыл Зальделых белых крыл — То Азраил из тьмы могил За новой жертвой взмыл. Палач пошел не в кумаче, И в стойле спал Конь Блед; Кусок пеньки да две доски — И в этом весь секрет; Но тень Стыда, на день Суда Упав, затмила свет… Мы шли, как те, кто в темноте Блуждает вкривь и вкось, Мы шли, не плача, не молясь, Мы шли и шли, как шлось, Но то, что умирало в нас, Надеждою звалось. Ведь Правосудие идет По трупам, по живым. Идет, не глядя вниз, идет Путем, как смерть, прямым; Крушит чудовищной пятой Простертых ниц пред ним. Мы ждали с ужасом Восьми. Во рту — сухой песок. Молились мы Восьми: возьми Хоть наши жизни, Рок! Но Рок молитвой пренебрег. Восьмой удар — в висок. Нам оставалось лишь одно — Лежать и ждать конца. Был каждый глух, и каждый дух Был тяжелей свинца. Безумье било в барабан — И лопались сердца. И пробил час, и нас затряс Неслыханный испуг. И в тот же миг раздался крик И барабанный стук — Так, прокаженного прогнав, Трещотки слышат звук. И мы, не видя ничего, Увидели: крепит Палач доску и вьет пеньку, И вот Ошейник свит. Взмахнет рукой, толкнет ногой — И жертва захрипит. Но этот крик и этот хрип Звучат в ушах моих, И ураганный барабан, Затихнув, не затих: Кто много жизней проживет, Умрет в любой из них.