Читать «Тропою архаров» онлайн - страница 34

Кое-как мы благополучно спустились и на ледник, но здесь дело оказалось гораздо хуже. Те трещины, которые днем мы, даже не видя (так как они были скрыты снегом), проходили по насту совершенно спокойно, вдруг стали нам угрожать. В течение теплого дня наст оттаял, снег размяк. Здесь я впервые услышал, как со свистом оседает снег в трещину при вашем приближении, обозначая провал едва заметной, чуть более темной линией.

В одну такую трещину и ввалилась Люся. Из сугроба торчала только ее голова и растопыренные руки, глаза растерянно моргали. Я лежал на снегу, натягивая веревку.

– Ну, Люся, давай вылезай, – сказал я, – веревка натянута, никуда вниз не пойдешь.

– Не могу, – безнадежно сказала она.

– Да ну же, не дури! Упрись руками или держись за веревку и вылезай.

– Не могу…

– Что не могу, не валяй дурака, лезь! Что же мы тут долго сидеть будем?

– Не могу… Как хотите…

– А ну, ребята, давайте нож, отрежем веревку, – закричал я. Люсю точно пружиной кто-то выбросил из трещины.

В общем, к концу ледника мы добрались уже в темноте.

Обработало нас солнышко как следует. На следующий день двое из нас не могли открыть глаза и целый день просидели в темной комнате. У остальных двоих, которые имели хоть какие-то очки, закрашенные чем-то темным, просто были распухшие физиономии.

Гораздо хуже обстояло дело с Даниилом Николаевичем; он поехал встречать нас и почти полдня ждал у конца ледника, под снегом. На следующий же день у него поднялась температура, а дальше дело пошло еще хуже.

Что это было – я не знаю, вероятно, воспаление легких. А воспаление легких на такой высоте было делом серьезным.

В продолжение нескольких дней ему становилось все хуже и хуже. Он уже ничего не ел и почти ничего не отвечал на наши вопросы, даже бросил принимать лекарства, а мы не могли настаивать, так как он был единственный сведущий в медицине среди нас и сам не хотел помогать себе.

Казалось, он уходил. А мы ничего не могли сделать. Через несколько дней, видимо, начало сдавать сердце. Дыхание было хрипящее, прерывистое, губы и нос почти синие. Под утро той ночи, когда ему было особенно плохо, он, повернув чуть-чуть голову, неожиданно глухо сказал:

– Похороните здесь…

– Не смейте так говорить, – шепотом умолял я, – не смейте! Это неправда! Вы должны бороться. Все, все говорили, что Пржевальский умер не оттого, что его убила болезнь, а оттого, что он поверил в свою смерть. Вы можете выздороветь, вы сильнее болезни. Вы можете быть сильнее Пржевальского.

Он долго-долго лежал молча и потом тихо, каким-то странным свистящим шепотом сказал:

– Ну что ж, попробуем. Принесите аптечку…

И в продолжение целых суток шла борьба. По его команде я укол за уколом всаживал в него камфару, еще что-то сердечное и одновременно через каждые два часа давал ему лошадиные дозы какого-то лекарства.