Читать «Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства» онлайн - страница 169

Как отмечает Круз, российские законы не позволяли подданному империи объявить себя вне какой-либо из конфессий. В связи с этим «обязательное членство в религиозной общине вводило практически всех жителей империи под надзор официальной иерархии. Поддержание общественной морали, таким образом, являлось обязанностью как официально признанных духовных властей, так и государства» [679] . Думается, что ключевым в данном случае является слово «официально признанный».

Насколько грузинская иерархия начала XIX века была для имперских властей официальной? Разумеется, не в богословско-догматическом, а именно в административно-бюрократическом смысле, поскольку теологические тонкости для секулярной империи не имели значения. Куда более важным являлся вопрос политической лояльности – между ним и вопросом официальности (ортодоксальности) конфессиональное государство ставило знак равенства.

Рискнем предположить, что, несмотря на признание религиозной власти католикоса-патриарха Грузии и символическое оформление этого акта в 1801 году, грузинская иерархия с точки зрения российской системы религиозного управления не являлась официальной. Причина, видимо, заключалась в том, что «природа» этой иерархии и механизмы ее воспроизводства в тот период лежали вне церковно-правового поля империи и сферы ее прямого администрирования. В противном случае даже в объективных условиях необходимости проведения церковных реформ в Грузии не возникло бы надобности столь кардинальным образом обновлять здесь церковную иерархию, создавая фактически заново корпус священнослужителей как на уровне архиерейства, так и на уровне приходского духовенства. В результате в Грузии была сформирована новая церковная иерархия, на которую можно было возложить новые же функции «по поддержанию общественной морали», но уже не столько в христианском духе, сколько в духе секулярного абсолютистского государства [680] .

Конечно же, в лоне Грузинской церкви не существовало никакого спора между «ортодоксами» и «еретиками» и борьбы за власть на этом фоне, что могло бы дать российским властям повод взять на себя функции арбитра и тем самым «структурировать» в своих интересах жизнь грузинских православных. Но было достаточно уже того, что паства Грузинской церкви естественным образом, с точки зрения империи, относилась к православной конфессии, обязанности и функции которой в государстве к тому времени были более чем четко определены на законодательном уровне. Имперская бюрократия не видела никаких оснований делать исключения для Грузинской церкви и православных Грузии и волевым решением «вписала» их в строго очерченные рамки данной конфессии.

В условиях, когда российские власти оставляли за собой право вмешательства в интересах государства в такие вопросы, как догма, ритуал и церковная организация даже нехристианских конфессий [681] , вряд ли они колебались, делая то же самое в отношении православной церкви в Грузии. Тем более что стремление к централизации и «стандартизации» в конфессиональной политике России в XIX веке прослеживается достаточно четко: «Поддерживаемая государством реорганизация имела тенденцию к централизации духовной власти, религиозных убеждений и материальных ценностей параллельно с институциональной трансформацией в официальной Русской православной церкви и других церквах Европы» [682] . Так, в 30-х годах XIX века российские власти собрали все протестантские церкви империи под вывеской Евангелической церкви. Централизованная институция в Восточной Сибири для осуществления надзора за буддистскими храмами и «духовенством» была создана тем же Николаем I в 1853 году [683] .