Читать «Антология современной французской драматургии» онлайн - страница 48

ЧЕЛОВЕК. Он не умер. Видишь ты его? У тебя есть глаза. Закрой их.

МИРТИЙ. Я закрываю их. И вижу его. Вижу его внутри себя.

ЧЕЛОВЕК. Он там танцует. Он там крутится. И угрожает тебе.

МИРТИЙ. Однако, не воскресает. Я не воюю с трупами, которых оживили воспоминания. Я открываю глаза.

ЧЕЛОВЕК. Все вы одинаковые. Все. Покуда солнце не разделится на четыре части, покуда потоп не затопит верхушки финиковых пальм, покуда мертвые остаются в смерти, покуда ослы не научатся летать — но, будь спокоен, ослы полетят — вы отказываетесь аплодировать. Все вы одинаковые. Говори конкретно. Ты желаешь чуда. Я согласен. Оно будет последним. Но оно будет ужасным. Расступитесь!

 Звон колоколов.

В небесах Провидения, выше, чем когда-либо, поднимется мыслящая стрела, выше, выше, чем громы стратегов и пророков, выше, чем пылающие ледники на сумеречных солнцах, выше, чем сама высота…

 Миртий и Фатима расходятся. На сцене появляются мамелюки, продавец воды, Пожилая женщина. Арабская флейта задает ритм словам Человека.

…дальше, дальше, чем расстояние для удаления от зловония, для сокрытия от вашего существования, дальше, выше, ниже, ближе того, что может вообразить сознание, я, который есть все в созидании, который породил самое себя, дитя целомудренной сущности, супруг избыточного могущества, я, Господь, существо удивительное, могущий все, кроме как изменить себя, говорю без прикрас, что мне жалко вас.

 Музыка умолкает.

Мне жалко вас. Мне жалко себя. И мне довольно. Мне довольно уже смотреть, как корчитесь вы и пластаетесь в страдании и незнании. Мы тут проконсультировались друг с другом — старик, голубок и я. И сказали себе: «Больше так продолжаться не может. Нельзя так. Надо принимать решение». И решение это мы приняли. Мы отбываем. Мы, единый в трех лицах, Господь Предвечный отбывает. Отбываю я. И покидаю вас.

МИРТИЙ. Нас покидаете?

ЧЕЛОВЕК. Я только что это сказал. Вы обожаете реликвии. Если кому-то нужен мой венец…

 Тянутся руки. Миртий ловит колючий венец, брошенный Человеком.

Не будь ты затянут в железо, эти шипы укололи бы тебя. Все колется. И все кусает. Все приносит зло. Но чтобы зло дублировалось от его обозначающего слова, чтобы к укусу зла добавилась еще и мысль о зле, это уж слишком. Очень даже слишком. Грех, угрызения, все эти дополнительные мучения, что вы придумываете в собственном безумии на основании моих слов, — я умываю руки. И свои слова я не желаю больше слышать. Не вмешивайте меня больше в собственные заморочки, ради любви к Господу! Смотри! Вот этот город, Иерусалим — ты называешь его Святым Градом, но мне больше нравится Иерусалим… Народы беспрестанно за него дерутся, как собаки. Иерусалим каждую сотню лет сочится кровью. Трупы плавают в багровых реках… Головы отрубленные прикрепляются к телам чужим… Руки оторванные приставляются к плечам, принадлежавшим другим людям…

МИРТИЙ. Господи… Господи… А что же тогда делать?

ЧЕЛОВЕК. Все, что вам угодно. У вас есть руки и ноги. У вас есть собственные жены. У вас есть и ваша плоть, и ваша гениальность. Я вас отдаю на волю природных сил. Возможно, вы исчезнете в волокнах пальмовых деревьев или в бесконечности песка. Возможно, вы найдете путь к иному воплощению. Вы станете в один прекрасный день чудовищами из металла и теперь уж проржавеете до самого сердца… Мне же все равно… Прощайте…