Читать «Супергрустная история настоящей любви» онлайн - страница 48

Перед уходом со своих 740 квадратных футов я ввел имя моего старейшего приятеля, Медийщика Ноя Уайнберга в эппэрэт и узнал, что он планирует транслировать наше воссоединение у себя на канале «Шоу Ноя Уайнберга!», — поначалу я занервничал, но, если вдуматься, это ведь ровно то, к чему надо привыкать, если я хочу выжить в этом мире. Поэтому я с трудом натянул туговатые джинсы и надел огненно-алую рубашку с вышитым на груди букетом белых роз. Жаль, что нет Юнис, — она бы сказала, по возрасту ли мне такой наряд. Она, похоже, чутка к жизненным ограничениям.

Из вестибюля я увидел беззвучное мигание «Скорой помощи» на Грэнд-стрит — значит, еще одна смерть в доме, еще одно приглашение отсидеть шиву у горюющего сына в Тинеке или Нью-Рошели, еще одно объявление о продаже квартиры на доске. В антисептических — сливочный на сливочном — декорациях вестибюля одиноко стояло инвалидное кресло. У нас в почете неподвижность, и я приготовился к столкновению поколений — может, придется выкатить старика на зрелое солнышко и произнести пару слов на унаследованном от бабушки идише.

Я попятился. В кресле сидело тело, небрежно завернутое в мутный полиэтилен, и голову его венчал остроконечный воздушный карман. Трупный мешок страстно льнул к худым мужским бедрам, и покойник слегка ссутулился, будто погрузившись в бесплодную христианскую молитву.

Возмутительно! Куда смотрят сиделки? Куда подевались санитары? Хотелось пасть на колени и, вопреки доводам рассудка, утешить это бывшее человеческое существо, остывающее в тошнотворном полиэтиленовом саване. Я вгляделся в воздушный карман над головой мертвеца, будто уловивший его последний вздох, и из брюха к горлу подкатила тошнота.

Я ошеломленно выполз в удушающую июньскую жару к медикам со «Скорой» — они курили возле мигающей машины с надписью «Американская медицинская помочь [sic]» на боку.

— У нас в вестибюле мертвый человек, — сообщил я. — В кресле, блядь. Вы его там оставили. Ну имейте уважение, ребята?

Лица у них были непримечательные, не вызывающие доверия, смутно латиноамериканские.

— Вы родственник? — спросил один, кивнув, когда я приблизился.

— Какая разница?

— Он никуда не денется, сэр.

— Это отвратительно, — сказал я.

— Это просто смерть, — сказал один.

— Со всеми бывает, папаша, — прибавил другой.

Я состроил было гневную гримасу, но говорят, что в таком виде я смахиваю на полоумную старушку.

— Я о том, что вы курите, — сказал я, и мой упрек поспешно растворился во влажном воздухе.

Ничто на Грэнд не утешало меня. Ничто не побуждало к благодарности за то, что имею (Пункт № 6). Ни бурливая жизнь полуголых мексиканских детей, ни запах свежеприготовленного arroz con pollo, что сочился из почтенного ресторана «Castillo De Jagua II». Я снова включил «Шоу Ноя Уайнберга!», послушал, как мой друг глумится над недавним поражением нашей армии в Венесуэле, но в детали вникнуть не смог. Сьюдад-Боливар, река Ориноко, пробитая броня, подбитый «черный ястреб» — какое дело до этого мне, кто сейчас узрел свой вероятный финал: один, в мешке, в вестибюле собственного дома, ссутулился в кресле-каталке и молюсь какому-то богу, в которого никогда не верил. Проходя мимо охряной громады Святой Марии, я увидел, как симпатичная женщина, коренастая и полноватая в бедрах, крестится перед церковью и целует кулак; на ближайшем Кредитном столбе ее рейтинг сверкнул ужасающими 670. Мне хотелось заговорить с ней, доказать, сколь глупа ее религия, поменять ей рацион, внушить, что нужно меньше тратить на макияж и прочие второстепенные вещи, научить восторгаться каждым биологическим мгновением, что ей подарено, а не утыканным гвоздями божеством. Еще мне почему-то хотелось ее поцеловать, ощутить, как пульсирует жизнь в этих пухлых католических губах, напомнить себе, что живой зверь — прежде всего, вернуться в тот год, что я провел среди римлян.