Читать «Супергрустная история настоящей любви» онлайн - страница 185

Я все время о тебе думаю, Юнис. Иногда такое ощущение, будто все остальное не имеет смысла. А теперь ТЫ начни думать обо МНЕ. Я сижу тут, в старом добром Верхнем Вест-Сайде, молочу кулаками в грудь, печально верещу по-обезьяньи и мечтаю о том дне, когда ты станешь поступать со мной так, как я того заслуживаю. У нас впереди много драгоценных лет, сладкая моя пчелка. Давай не будем тратить попусту ни единой минутки. Sogni d’oro, как ты говоришь. Золотых тебе снов.

Вечно молодой

^{Из дневников Ленни Абрамова}

10 ноября

Дорогой дневничок!

Сегодня я принял эпохальное решение: я умру.

От меня не останется ничего. Щелкнет выключатель, погаснет свет. Моя жизнь во всей полноте исчезнет навеки. Я буду упразднен. А что сохранится? Что поплывет в эфире, щекоча пустое брюхо космосу, освещая фермы под Кейптауном и ныряя в полярное сияние над норвежским городом Хаммерфест, самым северным городом этой убитой планеты? Мои данные, сентиментальная основа моего бытия, загруженная в почтовый ящик на «ГлобалТинах». Слова, слова, слова.

Ты, дорогой дневничок.

Это моя последняя запись.

Месяц назад, в середине октября, порыв осеннего ветра пинками пробивал себе дорогу по Грэнд-стрит. Женщина из нашего кооператива, старая усталая еврейка с каплями искусственного нефрита на обвисших мешочками грудях, посмотрела, как налетает ветер, и произнесла одно слово:

— Ветрено.

Всего одно слово, слово, которое означает не более чем «положение, характеризующееся постоянными сильными ветрами в ограниченный период времени», но оно застало меня врасплох, напомнило о том, как применялся когда-то язык, как он точен, как прост, как велик его талант воскрешать воспоминания. Не холодно, не промозгло — ветрено. Предо мною возникла сотня других ветреных дней — молодая мама в шубе из искусственного меха стоит перед нашим «Шевроле» и руками заботливо прикрывает мне уши, потому что дурацкая лыжная шапочка на них не налезает, а отец чертыхается и возится с ключами от машины. Ее встревоженное дыхание у меня на лице, счастье очутиться одновременно на холоде и в укрытии, отдаться на милость стихий и купаться в любви.

— Да уж, мэм, ветрено, — ответил я старой соседке. — До костей пробирает. — И она улыбнулась мне, приведя в движение оставшиеся в резерве лицевые мускулы. Мы коммуницировали посредством слов.

Вернувшись из Уэстбери, я обнаружил, что Юнис в целости и сохранности, а вот «Дома Владека» в руинах, и их оранжевые панцири обожжены до черноты. Я стоял перед ними с группкой еще не безработных Медийщиков в дорогих кроссовках — мы разглядывали драные контуры бывших окон, поэтизировали одинокий кондиционер «Самсунг», что раскачивался на своем кабеле под слабеньким ветерком с реки. Где же теперь жители? Латиноамериканцы, благодаря которым мы удовлетворенно заявляли, что живем в «последнем многонациональном районе центра», — куда они делись?

Подкатил грузовик «Штатлинг», набитый рабочими-пятачками. Они повыпрыгивали и тут же получили пояса для инструментов, которыми торопливо, почти бодро обернули втянувшиеся животы. За грузовиком припарковался лесовоз. Но штабелями по пять на платформе лежали не бревна — лесовоз привез Кредитные столбы, грубые и округлые, лишенные даже украшений своих предшественников. Их вкопали за день, и на них затрепетал новый лозунг — силуэт штаб-квартиры МВФ в Сингапуре, похожий на Парфенон, и слова: