Читать «Запятнанная биография (сборник)» онлайн - страница 168

Агафонов открыл заложенное карандашом дальше.

«…Итак, братья, мы не должники плоти, чтобы жить по плоти. Ибо если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете…»

Зазвонил телефон. В ответ на вопросительное «слушаю?» в трубке молчали, живое молчание. Такие номера любила Альбина. Сказал грубым голосом: «Какого черта!» — шлепнул трубку. Мелькнуло: «А вдруг Анька, тогда зря». Потом: «К черту Аньку! К черту их всех, дур несчастных!»

«…Мы не должники плоти… — это уже читал, — …то живы будете. Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии. Потому чтобы не приняли духа рабства, чтобы опять жить в страхе. Ибо думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас».

— «…Ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас… Ничего не стоят!» — прочел вслух Виктор Юрьевич.

Снова зазвонил телефон.

— Аня, — не дожидаясь голоса, сказал Агафонов, — Анечка, приезжай скорее или дай мне знать — я приеду за тобой.

Пауза, трубку положили.

Яков сменил чернила. С этой страницы вместо густых фиолетовых пошли водянистые, синие. Он писал:

«Николай Николаевич Ратгауз был самым замечательным человеком из всех, кого мне пришлось встретить в своей многотрудной жизни. Он не был безгрешен, совсем нет. Так же, как всех нас, его обуревали сомнения и страсти. И даже порок. Но последнее касается только его, не мне судить. Я написал „сомнения“ и сам засомневался — были ли у Николая Николаевича сомнения? Я говорю о тех сомнениях, когда встает вопрос „быть или не быть?“. Много раз пришлось ему решать это, и он оставался человеком во все времена. Судьба хранила его, хотя при всем своем уме и гениальности он совсем не разбирался в людях. Он был мамонтом, пережившим несколько ледниковых периодов. Последнего не пережил. Его предали все: друзья, соратники, любимые и нелюбимые ученики. Кого-то можно оправдать, например, Бурова он предупреждал, говорил, что глупо бросаться под колеса взбесившейся махины. Но нельзя оправдать меня и Виктора Агафонова. Я слишком кичился своей смелостью. Чего она стоила — смелость никому не ведомого кандидата наук! Я не имел права при нем так демонстративно, так вызывающе… Я провоцировал. Но ведь я понимал тогда, что нахожусь рядом с великим ученым. Очень понимал. Зачем же не остановил, не отговорил от нелепой жертвы. Я был безгранично, преступно легкомыслен. Почему не понял сам, не объяснил ему, что во имя науки, во имя будущего ее нужно открыть кингстоны и лечь на дно? Парадокс заключается в том, что именно он, а не я уговаривал встать над схваткой. Довод — ДНК. Он верил в нашу золотую молекулу, верил в идею саморепликации, верил в то, что трое полуголодных и полуграмотных (в смысле уровня тогдашней мировой биологии) сделают величайшее открытие века.