Читать «Закат и падение Римской империи. Том 7» онлайн - страница 272

III. Ценность всякого предмета, удовлетворяющего человеческие нужды или доставляющего людям удовольствие, зависит от его содержания и внешней формы, от материала, из которого он сделан, и от искусства, с которым он сделан. Его продажная цена зависит от того, как велико число людей, способных приобрести его и пользоваться им, от того, как обширен рынок, на котором он предлагается в продажу, и, следовательно, от того, как велики удобства или трудности перевозки, зависящие от свойства самого предмета, от места, на котором он находится, и от других случайных условий. Варварские завоеватели Рима мгновенно завладели плодами труда и сокровищами, накоплявшимися в течение многих столетий; но их взоры привлекало только то, что могло быть предметом немедленного потребления, и они равнодушно относились ко всему, чего нельзя было увезти из города на готских повозках или на кораблях вандалов. Золото и серебро были главными предметами их алчности, так как при самом малом объеме эти металлы служат во всякой стране самым удобным средством для приобретения плодов чужого труда и чужой собственности. Сделанная из этих драгоценных металлов ваза или статуя могла прельстить какого-нибудь тщеславного варварского вождя; но более грубая толпа солдат не обращала никакого внимания на внешнюю форму и ценила только материал, а расплавленные слитки не трудно было немедленно обратить в ходячую в империи монету. Те из грабителей, которые были менее предприимчивы или менее счастливы в своих поисках, довольствовались менее ценной добычей — бронзой, свинцом, железом и медью; что уцелело от готов и вандалов было разграблено греческими тиранами, а император Констанс во время своего хищнического посещения Рима снял с кровли Пантеона бронзовые плиты, Римские здания были чем-то вроде обширной руды, доставлявшей самые разнообразные металлы; первоначальный труд добывания материалов уже был окончен; металлы были очищены и вылиты в форму; мраморы были обточены и вышлифованы, а после того, как иноземные и домашние грабители насытились, то, что от них уцелело, еще могло идти в продажу, если бы можно было найти покупателей. С древних памятников были сняты их дорогие украшения, но римляне были готовы собственноручно разрушать арки и стены, если прибыль превышала расходы на рабочих и на перевозку. Если бы Карл Великий перенес в Италию столицу Западной империи, его гений стремился бы к реставрированию, а не к разрушению того, что было сооружено цезарями; но политические соображения заставили французского монарха жить среди германских лесов; его любовь к изящному могла быть удовлетворена только дальнейшим опустошением Рима, и он украсил вновь построенный в Аахене дворец мраморами, вывезенными из Равенны и Рима. Через пятьсот лет после Карла Великого самый мудрый и самый просвещенный из монархов своего времени король Сицилии Роберт добывал из Рима точно такой же строительный материал, пользуясь удобствами его перевозки по Тибру и морем, а Петрарка с негодованием скорбел о том, что из недр древней столицы мира удовлетворялось нерадивое влечение Неаполя к роскоши. Впрочем, такие случаи насильственного захвата или покупки были редки в более древние времена, и римляне могли бы без всяких конкурентов употреблять остатки древних зданий на свои общественные или личные нужды, если бы эти здания не были большей частью бесполезны и для города, и для его жителей по причине своей внешней формы и своего положения. Стены занимали прежнюю окружность, но город спустился с семи холмов на Campus Martius и некоторые из самых великолепных зданий, устоявшие от всех невзгод, стояли одинокими вдали от человеческих жилищ. Дворцы сенаторов уже не подходили к нравам и к денежным средствам тех, к кому они перешли по наследству; жители отвыкли от баньи от портиков; в шестом столетии прекратились публичные зрелища, которые прежде устраивались в театрах, в амфитеатрах и в цирке; некоторые из храмов были приспособлены к требованиям господствующего культа; но христианские церкви вообще предпочитали священную внешнюю форму креста, а требования моды или благоразумные соображения установили особый модель для постройки монашеских келий и монастырских зданий. Число этих благочестивых заведений до крайности размножилось под церковным управлением; в городе развелось сорок мужских монастырей, двадцать женских монастырей и шестьдесят капитулов и коллегий для каноников и священников, а эти заведения вместо того, чтобы восполнять в десятом столетии убыль населения, лишь усиливали ее. Но между тем как внешняя сторона старинной архитектуры находилась в пренебрежении у народа, неспособного ценить ее пользу и красоту, находившийся в изобилии строительный материал шел на удовлетворение нужд населения или требований суеверия; даже самые великолепные колонны ионического и коринфского ордеров, даже самые роскошные паросские и нумидийские мраморы, быть может, шли на постройку какого-нибудь монастыря или конюшни. Расхищения, которые ежедневно совершаются турками в греческих и в азиатских городах, могут служить печальным примером такого опустошения, и только одному Карлу Пятому, употребившему камни Септизония на сооружение великолепного здания в честь св. Петра, можно извинить участие в постепенном разрушении римских памятников. Как бы ни были уродливы обломки и развалины этих памятников, на них все-таки можно бы было смотреть с удовольствием или с сожалением; но мраморы не только были большей частью сдвинуты с прежнего места и утратили прежнюю внешнюю форму, но были бесследно уничтожены; из них выжигали известь для цемента. Со времени прибытия Поджио в Рим в его глазах исчез храм Согласия вместе с многими другими капитальными зданиями, а в одной эпиграмме того времени высказывалось основательное и благочестивое опасение, что если и впредь так будут обходиться с древними памятниками, эти памятники окончательно исчезнут. Малочисленность римлян была единственной задержкой для их требований и для их хищничества. Петрарка, быть может, увлекался своей фантазией, когда говорил о многочисленности римского населения; но я не решаюсь верить, что даже в четырнадцатом столетии там было не более тридцати трех тысяч жителей. Если с того времени до царствования Льва Десятого население возросло до восьмидесяти пяти тысяч, то это увеличение числа граждан, без сомнения, было пагубно для городских древностей.