Читать «Закат и падение Римской империи. Том 7» онлайн - страница 137

По словам Петрарки и Боккачо, он был небольшого роста, хотя и был велик своей ученостью и своим гением, отличался проницательностью своего ума, хотя выражался медленно и с трудом. В течение многих столетий (как они уверяют) Греция не производила человека, который мог бы равняться с ним по историческим, грамматическим и философским познаниям, и его личные достоинства прославлены аттестациями константинопольских монархов и ученых. Одна из таких аттестаций дошла до нас, где, оказывавший покровительство его противникам, император Кантакузин был вынужден сознаться, что этому глубокомысленному и прозорливому логику были хорошо знакомы произведения Евклида, Аристотеля и Платона. При авиньонском дворе он вступил в близкую связь с первым из латинских ученых Петраркой, а главным мотивом их литературных сношений было обоюдное желание учиться. Тосканец принялся за изучение греческого языка с пылкой любознательностью и с усидчивым прилежанием и после борьбы с сухими и трудными основными правилами языка стал мало-помалу понимать красоты поэтов и философов, умы которых были сродны с его собственным; но он недолго пользовался обществом и уроками этого полезного помощника: Варлаам отказался от своего бесплодного звания посла и по возвращении в Грецию раздражил толпы фанатических монахов, попытавшись заменить светом разума тот свет, который они искали в своем пупке. После трехлетней разлуки два друга снова встретились при неапольском дворе, но великодушный ученик отказался от этого удобного случая усовершенствоваться в греческом языке, доставив Варлааму своими рекомендациями маленькое епископство на его родине, в Калабрии. Петрарку отвлекали от изучения иностранного языка его разнообразные занятия, любовь и дружба, переписка с разными лицами и частые путешествия, лавры, которые он пожинал в Риме, и его тщательно обработанные сочинения в прозе и в стихах, а по мере того как он старел, знание греческого языка становилось не столько предметом его надежд, сколько предметом его желаний. Когда ему было около пятидесяти лет, один византийский посол, принадлежавший к числу его друзей и владевший обоими языками, подарил ему экземпляр произведений Гомера; в ответе Петрарки сказались и его красноречие, и его признательность, и его сожаления. Расхвалив великодушие дарителя и достоинства подарка, в его глазах более драгоценного, чем золото и рубины, он продолжает так: "Присылая мне подлинный и оригинальный экземпляр произведений божественного поэта, этого источника всякой изобретательности, вы сделали мне такой подарок, который достоин и вас самих, и меня; вы этим исполнили и ваше обещание, и мои желания. Но ваша щедрость не может удовлетворять меня вполне; вы должны бы были подарить мне вместе с произведениями Гомера и вас самих, то есть того, кто мог бы водить меня по этим полям света и мог бы раскрыть перед моими удивленными глазами все, что есть чудесного в "Иллиаде" и в "Одиссее". Но увы! Гомер для меня нем или я для него глух, и я не в состоянии наслаждаться красотой, которая находится в моем обладании. Я поместил его рядом с Платоном, царя поэтов рядом с царем философов, и горжусь, смотря на таких знаменитых гостей. Я уже приобрел все, что было переведено из их бессмертных произведений на латинский язык, но хотя я и не могу извлекать никакой для себя пользы из того, что эти почтенные греки представляются мне в своих национальных костюмах, я все-таки нахожу в этом удовольствие. Я с наслаждением смотрю на Гомера, и всякий раз, как беру в руки безмолвный том его произведений, я со вздохом восклицаю: великий бард! с каким удовольствием я стал бы внимать твоим песнопениям, если бы смерть одного друга и прискорбное отсутствие другого не притупляли моего слуха! Впрочем, я еще не теряю всякой надежды: пример Катона служит для меня утешением и поощрением, так как Катон познакомился с греческой литературой только в последнем периоде своей жизни.