Читать «Закат и падение Римской империи. Том 7» онлайн - страница 121

Над его головой скоро разразилась буря турецкого нашествия; после утраты Адрианополя и Романии он оказался запертым в своей столице в качестве вассала высокомерного Мурада и в унизительной надежде, что этот варвар поглотит его после всех других. В этом позорном положении Палеолог решился отплыть в Венецию и броситься к стопам папы; он был первый византийский монарх, посетивший незнакомые западные страны; однако только там мог он искать утешения и помощи, а его появление в священной коллегии было менее унизительно для его достоинства, чем его появление в оттоманской Порте. В ту пору римские первосвященники только что возвращались после долгого отсутствия из Авиньона на берега Тибра; Урбан Пятый, отличавшийся кротким и добродетельным характером, поощрял или разрешил благочестивую поездку греческого монарха и мог гордиться тем, что в течение одного и того же года принимал в Ватикане два царственных призрака, изображавших в своем лице величие Константина и Карла Великого. Во время этого унизительного визита константинопольский император, утративший все свое тщеславие под влиянием своего бедственного положения, зашел в выражениях своей покорности на словах и на деле за пределы того, чего можно было ожидать. Он был подвергнут предварительному испытанию и в присутствии четырех кардиналов признал в качестве истинного католика верховенство папы и двойное исхождение Святого Духа. После того как он исполнил этот обряд очищения, его допустили на публичную аудиенцию в храм св. Петра; окруженный кардиналами, Урбан восседал на своем троне; после трех коленопреклонений греческий монарх поцеловал у святого отца ногу, руки и, наконец, рот; папа отслужил в его присутствии обедню, дозволил ему вести своего мула за узду и угостил его роскошным обедом в Ватикане. С Палеологом обходились дружески и с почетом; однако между императорами восточным и западным соблюдалось некоторое различие и первому из них не было дано право читать нараспев Евангелие вместо диакона. В пользу этого новообращенного Урбан постарался снова воспламенить религиозное рвение французского короля и других западных монархов, но они были совершенно равнодушны к тому, что касалось общей пользы, и были заняты только домашними распрями. Свою последнюю надежду император возложил на Иоанна Гауквуда, или Акуто, который во главе отряда авантюристов, называвшегося белым братством, опустошал Италию на всем пространстве от Альпов до Калабрии, продавал свои услуги тем, кто в них нуждался, и навлек на себя отлучение от церкви тем, что пускал из лука стрелы в папскую резиденцию. На ведение переговоров с этим разбойником папа дал особое разрешение, но Гауквуду не доставало сил или мужества для такого предприятия, а для Палеолога, быть может, было счастьем то, что он не получил ожидаемой помощи, которая стоила бы ему дорого, не достигла бы цели и могла сделаться для него опасной. Разочарованный грек приготовился к отъезду, но даже на возвратном пути он был задержан крайне унизительным препятствием. При проезде через Венецию он занял там большие суммы денег за громадные проценты; но его денежный сундук был пуст, его кредиторы были нетерпеливы, и он был задержан в качестве самого верного обеспечения уплаты долга. Его старший сын Андроник, исполнявший в Константинополе обязанности регента, неоднократно получал от императора настоятельное приказание истощить все ресурсы, даже обобрать церкви для того, чтоб избавить отца от плена и позора. Но этот бесчувственный юноша был равнодушен к несчастью своего отца и втайне радовался его задержанию; государство было бедно, духовенство было неподатливо, а в оправдание такого равнодушия и такой мешкотности нетрудно было подыскать и кое-какие религиозные соображения. За такую непростительную небрежность регент получил строгий выговор от своего благочестивого брата Мануила, который немедленно продал или заложил все, что имел, отплыл в Венецию, освободил своего отца и отдал самого себя в залог за его долг. По возвращении в Константинополь Палеолог и в качестве отца, и в качестве императора отблагодарил каждого из своих двух сыновей по их заслугам; но благочестивая поездка в Рим не изменила к лучшему ни верований, ни нравов предававшегося лени Палеолога, а его вероотступничество или его обращение в истинную веру, не имевшее никаких ни духовных, ни мирских последствий, было скоро позабыто и греками и латинами.