Читать «ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ» онлайн - страница 113
Михаил Юрьевич Лохвицкий (Аджук-Гирей)
Как понять происходящее в мире? Вот он перед ним, этот мир: небо, по которому сонно передвигаются облака, вдали неоглядная морская пустыня, водопад, поющий свою вечную песню, застывшие горы, леса, которые, как и люди, передают свою душу молодым деревцам, прорастающим из семени, и так продолжается от лета до лета, от зимы до зимы. Жизнь беспредельна, но в чем ее смысл, откуда она пришла и куда идет? Неужели она взялась из ничто и в ничто же уйдет? Если у нее нет ни начала, ни конца, значит, человек не может увидеть ни начала, ни конца жизни. Он, Озермес, сидит у костра и думает, мысль его устремляется далеко, она может покинуть долину и враз облететь земли абадзехов и кабардинцев, мигом пронестись до Анапы, до которой путнику добираться берегом моря восемь — десять дней, мысль быстра, как молния Шибле, ее никто и ничто не остановит, она может перенести Озермеса в детство, вернуть ему живые глаза и голос умершей матери, но бесконечна ли мысль, может ли она проследить за бесконечностью всего сущего? Мысль человека имеет начало и конец, она рождается, разгорается подобно огню, а потом угасает, как сгоревшая ветка. Мысль замкнута, она не уходит за границу того, что человек видел раньше и видит теперь, проникнуть же в то, что произойдет завтра, будущим летом, или будущей зимой, или в те времена, когда будут жить правнуки правнуков Озермеса и Чебахан, мысли не дано...
Из ущелья подул ветер, понес над землею пепел, заколебал в костре языки пламени, похожие на фиолетовые цветы безвременника, обвеял прохладой лица Озермеса и Чебахан, зашумел хвоей елей и сосен и унесся в горы. Снова стали плакать, жалуясь на голод, шакалы. В небе над самыми головами раздался низкий крик: — У у у! — Чебахан вздрогнула. — Сыч, — объяснил Озермес. — Знаю, — Чебахан повела плечами, как от озноба, — но он вдруг крикнул так близко. Говорят, он приносит людям несчастье. — Какое несчастье может свалиться на аул, которого уже нет? — сказал Озермес. Они умолкли. Тишину нарушило шуршание палых листьев под кустами. А это ежи, — сказал Озермес, — проснулись после зимней спячки, скоро начнут спариваться. — Он бросил в костер охапку валежника. Огонь потух, поднялся терпкий дым, потом сухие сучья враз загорелись и затрещали. В просвете меж облаков вспыхнула, понеслась вниз и погасла звезда, которую за короткое существование называют Абреком. — Ночью все иначе, — прошептала Чебахан, — и мы тоже живем другой жизнью. Скажи мне, а души мертвых еще здесь? — Да... Когда я был маленьким, я думал о том, где по ночам странствует моя душа, но так до сих пор не узнал этого. — Если бы ты вчера не увел меня отсюда, меня тоже могло не быть в живых. — Тебя могли взять в плен и увести с собой. — И продали бы в рабство? — Не думаю. Может, кто нибудь взял бы тебя в наложницы или даже в жены. — Я не дала бы им притронуться к себе, — задыхаясь от злобы, сказала Чебахан. — Я ударила бы кинжалом любого, кто посмел бы... Или перестала бы есть, и смерть забрала бы меня. Я и теперь, сижу, разговариваю с тобой, а внутри у меня все мертвое. — Из ущелья снова прилетел ветер, и рокот речки стал громче. — Не соображу, куда исчезли убитые, — сказал Озермес, — солдаты спешили, на ночлег не остались, похоронить всех до захода солнца они бы не успели, разве что своих... — Не могли же мертвые воины сами вырыть себе могилы, — пробормотала она и посмотрела на светлеющее небо. — А где у вас кладбище? — спросил Озермес. — На том склоне, у реки. Могил там мало, три или четыре, наш аул ведь недавно переселился сюда. — Озермес кивнул, и они надолго умолкли.