Читать «Кровавый разлив» онлайн - страница 29

— Если книги будутъ спрятаны, то развѣ повредитъ?.. Не нужно прятать… Не нужно… Я знаю, что это лишнее и глупо… Но… но развѣ повредитъ?..

Трясутся руки, и все тѣло трясется… «Герои Греціи» въ переполненный мѣшокъ не входятъ, и книга упорно торчитъ кверху, сверкая золотомъ обрѣза. Абрамъ встряхиваеть мѣшокъ, и кое-какъ втискиваетъ въ него дорогую книгу. Потомъ онъ снимаетъ со стѣны маленькую, осыпанную ракушками рамку. Изъ-подъ тусклаго, запыленнаго, съ пузырьками стекла, сверху, въ углу, треснувшаго, печально смотритъ испуганное лицо маленькаго гимназистика…

— Проси ты, — безъ словъ молитъ Абрамъ, вглядываясь мигающими глазами въ изображеніе сына.

Оно выцвѣло, угасло, изображеніе. Оно угасло, — какъ угасаетъ и въ сердцѣ образъ давно ушедшихъ, давно умершихъ… Но что-то таинственно-важное скрыто въ сѣрыхъ полутонахъ его, и что-то бодрящее и живительное зарождаетъ оно въ душѣ старика. Мы надежда ли? Не далекій ли отсвѣтъ благодарственной пѣсни?..

Онъ чистъ былъ, этотъ мальчикъ; онъ былъ невиненъ и кротокъ. Горька была жизнь его, и печальва, и была она отнята до времени. За что? Зачѣмъ?.. Кто скажетъ?.. Кто пойметъ?.. Не затѣмъ ли, чтобы увести его туда, вверхъ, къ золотому престолу Предвѣчнаго? Не стоитъ ли онъ тамъ свѣтлымъ ангеломъ, не творить ли святую молитву, заступникъ, предъ небеснымъ Отцомъ, и не о спасеніи ли бѣдныхъ людей говоритъ Ему?..

— Говори, проси!.. За Розочку проси… за больную мать… за стараго отца проси, за весь изстрадавшійся старый народъ твой проси и требуй, Моисей!

… Но гаснетъ блѣдная надежда.

И нѣтъ уже лучезарнаго призрака, нѣтъ заступника и хранителя. Худенькое, посинѣлое тѣльце, искаженное смертью, лежитъ. Послѣдней судорогой уродливо скрючены члены; выраженіе жестокаго страданія кричитъ въ остеклѣвшихъ глазахъ, — и запахъ… Запахъ тлѣнія. Запахъ тлѣнія.

3.

Абрамъ положилъ карточку въ мѣшокъ, затянулъ очкуръ и вышелъ въ сѣни.

Въ потолкѣ зіялъ широкій, черный прямоугольникъ, — ходъ на чердакъ. Кадка съ водой стояла въ углу, а подлѣ нея былъ большой ящикъ со старой обувью. Абрамъ торопливыми движеніями выдвинулъ впередъ бочку, изъ ящика выкинулъ всю обувь, и поставивъ ящикъ на кадку, сталъ взбираться на чердакъ. Какая-то особенная, тяжелая духота сдавила ему грудь, какъ только голова его и плечи вонзились въ черноту прямоугольника. Пахло сажей, пылью, прѣлымъ деревомъ, и было такъ темно, что глазамъ становилось больно.

У самаго входа, гдѣ было свѣтлѣе, ясно намѣчался невысокій боровъ. Абрамъ оперся на него, какъ на плечо ребенка, и тихонько поползъ. Глаза стали освоиваться съ темнотой, она не была уже такой плотной, и можно было различать стропила, скатъ крыши, какіе-то неопредѣленные бугры справа, наваленныя другъ на дружку оконныя коробки слѣва…

Проснувшаяся Хана заговорила внизу, — и здѣсь, въ пустомъ, придавленномъ осѣвшей крышей чердакѣ, голосъ ея гудѣлъ особенно дико и странно… Абрамъ добрался до того мѣста, гдѣ боровъ дѣлалъ поворотъ, и здѣсь сѣлъ. Минутку передохнувъ, онъ сталъ тихонько бить по борову кулакомъ. Никого не было. Никого здѣсь быть не могло. Никто не подымался сюда уже многіе годы. Но Абрамъ пугливо оглядывался, — то направо, гдѣ мертвой глыбой стояла плотная тьма, то налѣво, гдѣ вдали длиннымъ пятномъ ярко горѣло въ накатѣ отверстіе входа, — и внезапно замирая, прерывалъ свою трепетную работу. Сердце его, отъ непривычныхъ усилій, отъ волненій — билось такъ громко и сильно, точно онъ ночью влѣзъ въ чужую квартиру, чтобы ограбить, и поджечь, и убить… Онъ начиналъ работу опять, опять билъ по борову кулаками, — и опять бѣжало во тьмѣ чердака тревожное, глухое гудѣніе… Кряхтѣла и стонала дряхлая крыша, накатъ трясся и плакалъ, и казалось, что это старики въ богадѣльнѣ, испуганные ночнымъ кошмаромъ, кричатъ и взываютъ о помощи…