Читать «Андалузская шаль и другие рассказы (сборник рассказов)» онлайн - страница 32

Драма, начавшаяся таким образом, могла разворачиваться по-разному. Иногда Андреа лил слезы под дверью все время, пока мать одевалась, но едва она открывала дверь, собираясь выйти, как сын стремглав бросался обратно в постель, прятать слезы под одеялом. Джудитта не собиралась проявлять жалость — чаще всего она уходила, прямая и непреклонная, делая вид, что не слышала ни плача, ни топота босых ног. Изредка, правда, она выказывала излишнее милосердие к нему, сама себя за это коря, и бежала за Андреа, пытаясь утешить его всякими ласковыми словами. Но сын закрывал глаза кулачками, давился всхлипами и отвергал все фальшивые утешения. Единственным утешением для него стало бы одно — чтобы Джудитта осталась дома, а не шла в театр. Но надо быть сумасшедшим, чтобы просить такое у танцовщицы!

Иной раз дерзость толкала Андреа именно на такое сумасшествие! Поплакав немного, как обычно, у комнаты матери, пока та одевалась, он вдруг начинал бушевать и лупить в дверь кулачками. Или же, сдержав рыдания, терпеливо ждал, когда разодетая мать выйдет, и, видя ее — она ступала походкой львицы, в маленькой гордой шляпке с черной вуалью, скрывавшей белое лицо, — хватался за полы ее одежды, обнимал колени и с безнадежным отчаянием умолял мать не ходить в театр, ну хоть сегодня остаться и побыть с ним! Джудитта гладила его, подбодряла и безрезультатно пыталась заставить его примириться с неизбежным. В конце концов она, потеряв терпение, грубо отталкивала сына и исчезала, хлопнув дверью. Андреа оставался сидеть на полу прихожей и плакать, как несчастный котенок, брошенный в корзине, в то время как кошка ушла гулять.

Джудитта надеялась, что все это лишь детский каприз, который он со временем перерастет. Напротив, шли годы, и каприз Андреа рос вместе с ним. Его отвращение к театру, как и его исступленная любовь к матери, проявлялась при любой возможности и развилась в его голове в какую-то непреодолимую враждебность. Андреа больше не унижался до мольбы или плача, как в три или четыре года. Он научился лучше владеть собой, но его ненависть, лишенная теперь тех детских выходок, становилась все более яростной.

Если не принимать во внимание эту его одержимость, в целом Андреа нельзя было назвать плохим сыном. Он никогда не врал, хорошо учился, был исключительно предан матери, за которой ходил по пятам, ловя любые проявления ее внимания с бурной и нежной готовностью, так что нередко, когда Джудитту занимали другие дела или мысли, она вынуждена была отталкивать его, столь назойливого. Когда Джудитте случалось (что на самом деле, бывало редко) вывести сына на прогулку, даже король, выехавший в карете со своей королевой, не мог бы выглядеть более гордым и внимательным, чем Андреа. Его глаза сияли полным светом с самого начала и до конца прогулки. Редкими вечерами, когда Джудитта оставалась с детьми, его лицо — обычно бледное — разрумянивалось. Он становился веселым, легкомысленным, шутил, резвился, хвастался. Безудержно смеялся любому мельчайшему домашнему происшествию (например, если кот охотился за молью или если у Джудитты не получалось расколоть орех) и рассказывал с драматическими интонациями сюжеты «Черного корсара», «Возвращения Сандокана», «Пиратов Малайзии» и прочих романов о капитанах и буканьерах, которые были его страстью. То и дело Андреа обнимал мать, как будто хотел навсегда приковать ее к себе; с Лаурой он был мягок и предупредителен, робко и внимательно прислушивался к их с матерью женским разговорам. Но стоило только вскользь упомянуть театр, или танцы, или Оперу, как его глаза темнели, лоб морщился, и домочадцы становились свидетелями необыкновенного преображения — словно у них на глазах голубь или петушок превращался в филина.