Читать «Простодушное чтение» онлайн - страница 115

Получается же прямо противоположное. Античная поэтика здесь опущена до предложенного автором уровня. Все эти увлеченно вырисовываемые сосочки и коленочки, тщательные описания того, как «ее язык, загибаясь и трепеща, скользил по укромной изнанке моих губ, высасывая остатки шоколадного ила, и я облизывал этот быстрый язык», все эти жеманно-красивые эвфемизмы («коснулся напряженным перстом ее плоти и медленно пошел по ритуальной тропе, миновал слепорожденное, античное око пупка, ступил на рунный алтарь девственной каракульчи» и т. д.), да и, наконец, детальный перечень составных самого процесса (прошу прощения, еще одна цитата:

...

«Вкрадчивым пожатием бедер она напоминала, что между нами не суша, а воды, и я менял торопливую пробежку на плавный брасс. Я все помнил, что нахожусь под сводами ясновидящего лона: мембрум, напряженный до предела, превратился в мембрану, отзывающуюся мимолетную дрожь прикровенной плоти…») —

все эти пряности никак не соотносятся с поэтикой тех же «Дафниса и Хлои». Это совсем другое – это поэтика современной массовой «эротической» культуры от «Эммануэли» до новейших блатных шлягеров про «малолеточек». Перенесенная в пространство подобной прозы знаковая система античных авторов уплощается, упрощается, а если назвать своим словом, то, простите, опохабливается.

(Здесь можно было, конечно, сказать уже себе: о чем ты?! Как можно вообще всерьез размышлять об этом? Окстись! Оторвись от романа Пискунова и посмотри на детишек из четвертого класса, – можешь ты приложить к ним описываемую романистом бурную сексуальную жизнь с различными эротическими изысками, все эти философские прозрения, связанные с ранними семяизвержениями и близостью «ощутимо непомерного лона»? Как можно всерьез говорить вслед за автором о метафизике души, переместившейся в область «раздраженного вздрагивающего черенка» «одиннадцати-летки»? О чем вообще речь?

Но, во-первых, текст предложен не книжной серией эротической литературы, а одним из самых уважаемых тобой журналов.

Ну а во-вторых, ты должен следовать законам литературы: судить произведения по законам, выбранным для себя самим автором. Поэтому продолжаю.)

Философское содержание, наличие которого продекларировано автором романа, не вырастает из изображаемого, а приклеивается к нему. Потуги на философию здесь – элемент декора. Хотя бы потому, что изобразительные возможности автора, мягко выражаясь, скромны. Основной упор как художник он делает не на точности слова, выразительности интонационного жеста, а на стремлении «сказать небанально»:

...

«Слова вошли в меня на всю глубину и превратились в существо, называемое смущением».

Или:

...

«Все движения мои были не моими, мне необходимо было двигаться, извиваться, трепать языком, потому что душа моя, корчась от молчания, целовала каждое движение возлюбленной. Я смотрел на нее всеми глазами души, осязал всеми чувствительными сосочками и дрожал от невозможности насытиться».

Взбиваемая же автором «философская пена» удручает претенциозной велеречивостью в изложении трюизмов: